Возле четырехэтажной школы-десятилетки Фомичев и Жильцова свернули на улицу новых каменных домов. Балкончики, как ласточкины гнезда, лепились на зданиях. Молодые тополи выбросили пахучие листочки. Под ногами похрустывал гравий. Два крайних дома, выложенных до четвертого этажа, еще стояли в лесах.
Справа виднелся Дворец культуры — высокие колонны, полукруглый подъезд, и на фронтоне выразительная скульптурная композиция: рабочий, колхозник и воин. На круглых матовых фонарях, у подъезда горел отсвет утренней зари.
«Растет наш поселок, хорошеет», — подумал Фомичев, словно все это он увидел впервые.
На душе у него посветлело. Обычные заботы на время оставили его. Да, в таком поселке можно жить, чорт возьми! А он ничего кругом не видит! Все последние три месяца с утра и до глубокой ночи просиживает на заводе, нигде не бывает, ни во Дворце культуры, ни в парке. Когда в последний раз он был в кино, на концерте? Нескладно как-то получается: другие хоть охотой занимаются, а он даже в воскресенье, как привязанный, на заводе. Собирался вчера поехать на дачу к Немчинову, поговорить о делах, отдохнуть, — и в последнюю минуту отказался. Раньше, работая в цехе, он вечерами обязательно ходил гулять, поднимался на гору до каменных Трех Братьев и не спеша возвращался назад. А теперь и этого не делает. Скучают без него каменные Братья, и горят над ними звезды, на которые он так любил смотреть, стоя на горе.
Мысли его опять вернулись к заводу.
— Да, мы в трудном положении, — медленно произнес он, словно беседуя с собой. — Обязательство провалили. Ох, как я все запустил за этот месяц! — Вырвалось у него.
Как будто близкому человеку хотел поведать он, как трудно ему сейчас. Марина Николаевна удивленно посмотрела на него. Сейчас это был совсем другой человек, не тот, всегда казавшийся ей необыкновенно самоуверенным и высокомерным. Вот он стоит, распахнув пальто, высокий, с черными бровями, тридцатипятилетний мужчина, задумавшись, опять раскуривает трубку. Видно, что ему очень тяжело сегодня.
— Марина Николаевна, если я вас попрошу… Напишите свои предложения о сокращении потерь. Вы ведь хорошо знаете недостатки в цехах.
— Вы можете приказать, — сказала она сухо, словно все еще не верила в того, другого Фомичева, какого разглядела сейчас.
— Считайте это не столько приказом, сколько просьбой.
— Я это сделаю, — быстро произнесла она, устыдившись своего вызывающего тона. — Я даже думала… Может быть, нашей лаборатории установить особый контроль за ватержакетным цехом? Ведь там большие потери меди.
— Вот-вот… Подумайте обо всем, что может сделать лаборатория.
Они подошли к двухэтажному дому, где жила Марина Николаевна, и остановились у высокого крыльца. Дом этот стоял в переулке последним, за ним начинался пологий подъем в гору, где среди зелени кустов и травы проступала каменистая почва и серыми холмиками вставали валуны. Тропинка, виляя, бежала к подъему. Вот бы подняться по ней к вершине горы!..
Жильцова протянула руку. Фомичев взял ее, и она показалась ему удивительно нежной и теплой: должно быть, успела отогреться в кармане.
— К понедельнику-вторнику успеете сделать?
Она посмотрела ему в лицо:
— Постараюсь.
— А чем вы сегодня заняты? — опросил Фомичев.
Марина Николаевна улыбнулась.
— О нет, сегодня я на завод не пойду.
— Что вы! — искренно удивился Фомичев. — Я и не думал. Просто… я хотел сказать… Я поеду на дачу к вашим соседям Немчиновым. Хотите поехать вместе?
Она помолчала, словно не могла решиться.
— Заезжайте.
2
Мысль о совместной поездке на дачу к Немчинову пришла Фомичеву в ту минуту, когда, прощаясь с Мариной Николаевной, он смотрел на ее усталое лицо, вспоминая о ней все, что ему известно. По отзывам многих Марина Николаевна хороший работник. В сорок первом году эвакуировалась на этот завод из Ростова-на-Дону; отец — профессор ботаники — несколькими месяцами раньше выехал с матерью и ребенком Марины Николаевны в Алма-Ата. Муж Марины Николаевны погиб под Харьковом в сорок втором году. Однажды Марина Николаевна выезжала в Алма-Ата за дочерью, но через некоторое время опять отвезла ребенка к родителям. Это немногое Фомичев знал со слов начальника конверторного цеха инженера Гребнева — брата погибшего мужа Марины Николаевны.
Как нехорошо тогда вышло с перемещением Марины Николаевны. Знали друг друга около полутора лет, здоровались, обменивались двумя-тремя шутливыми фразами при встречах, по телефону в часы ее дежурства в диспетчерской. Она всегда доброжелательно смотрела на него. О ней он думал больше, чем о других женщинах, которых знал: всегда оживленная, веселая. Война нанесла ей раны, но вот сумела она устоять перед всеми испытаниями, не сломилась.