— Принимаем этот план, — ударив по столу ладонью, решил Немчинов. — Владимир Иванович, возьмите на себя руководство. Требуйте все, что необходимо. Я буду следить. Приступайте сейчас же.
Все вернулись в цех. Началась подготовка к работам. О Петровиче в эти минуты все забыли. Он одиноко стоял в стороне, внимательно приглядываясь ко всем, решаясь на что-то.
Через полчаса Годунов и Коробкин, одетые в брезентовые костюмы, подошли к устью рухнувшей части печи. На узкой площадке стояли парторг, директор, главный инженер, Гребнев, Вишневский. Барсов уже инструктировал каменщиков. Внизу добровольцы-рабочие натягивали на себя брезентовые костюмы, становились под брандспойт и окатывались водой, готовясь спуститься в печь вслед за Годуновым.
Решительно махнув рукой, Годунов полез в пышащую жаром печь. Фомичев стоял у края рухнувшей части свода, с тревогой следя за Годуновым. Мастер, прикрывая лицо единственной рукой в брезентовой рукавице, осторожно ступил ногами на железные листы, набросанные поверх балок, потом начал разбирать кирпичи. Видна была только его спина.
Поднялся Годунов из печи минуты через три, раздвигая людей, пошатываясь, он подошел к краю площадки, остановился, глубоко дыша прохладным воздухом. Брезентовый костюм на нем дымился опалинами, глаза воспалились, губы до крови запеклись.
Кто-то поднес Годунову кружку воды. Годунов сделал несколько жадных больших глотков и хрипло сказал первые слова:
— Жарко… Но терпеть можно. Бывало и хуже… Очки бы синие… Глазам больно.
Коробкин уже выдвинулся, чтобы спуститься в печь, как вдруг появился Фирсов и решительно, властно, как хозяин, отстранил его.
— Петрович! — Фомичев схватил мастера за руку. — Не выдумывай.
— Пустите, Владимир Иванович! Моя печь — мне ее надо осмотреть. Пустите! — настоятельно потребовал он. — Он был в брезентовом костюме; когда только успел переодеться.
Фомичев отступил.
Мастер надвинул на лоб кепку, поправил на глазах синие очки и стал осторожно спускаться.
— Смотрите за ним, — предостерегающе шепнул Данько. — Зря вы его пустили. Расстроился старик.
Но и трех минут не пробыл Фирсов в печи. Он торопливо вылез, пошатываясь, остановился. Фомичев поддержал его, взял под руку и повел в сторону, посадил на кучу кирпича. Мастер бессмысленно озирался кругом. Крупный пот выступил у него на лбу.
— Плохо, Петрович?
— Сердце… Стар стал мастер, — с сожалением произнес он, со страхом прислушиваясь к ударам сердца.
— Сидите тут. Наблюдайте. Без вас найдутся, кому можно в печь лезть.
Старик виновато взглянул на главного инженера, вздохнул и ничего не сказал.
В печь уже спускался Коробкин.
Направляясь к конторке, Фомичев возле лестничной клетки в темноте увидел Марину Николаевну.
— Вы здесь? — удивился он.
— Уже ухожу домой. Хотела узнать, что случилось.
Он взял ее руку и крепко пожал пальцы. Она ответила на это пожатие.
— Видите, как неудачно у нас сложилось. Вот и попробуй не обеднять свою жизнь.
— Вот ваш край света, — шутливо сказала она. — Годунов-то, какой решительный человек! Молодец!
Они вместе спустились по лестнице.
— На всю ночь? — спросила его Марина Николаевна.
— Боюсь, что больше, — усмехнулся Фомичев. — Спокойной ночи, Марина!
— А вам — справиться, как задумали.
Фомичев смотрел, как Марина Николаевна шла по заводскому двору, то исчезая в темноте, то снова появляясь на свету. Так он простоял, пока очертания ее не растворились в темноте. Он стоял и думал о ней. Многое для него решалось в эти минуты.
Взгляд его упал на цветочные клумбы. В суматохе аварии клумбы разорили. «Прочнее все надо делать, — подумал Фомичев, глядя на втоптанные в землю лепестки. — Загородки ставить надо».
Когда он опять появился на площадке, из печи только что поднялся Годунов. Увидев инженера, он торжественно сказал:
— Самое трудное сделали, Владимир Иванович. Печь перекрыли, дышать стало легче. Теперь быстрее все пойдет.
Вишневский с удрученным лицом прислушивался к этому разговору.
— А цветы твои порастоптали, — не удержался Фомичев. — Не позаботился о клумбах.
— Какие теперь цветы! — махнул рукой Вишневский.
К утру у печи остались только рабочие, занятые ремонтом. Поочередно спускаясь в печь, они работали больше суток. И все это время Фомичев был в отражательном цехе. Он ушел, когда все было сделано. Дома он повалился на постель и заснул мертвым сном, без сновидений, как спал на фронте после продолжительного и тяжелого боя.