Начальник цеха и мастера сидели рядом за столом, заваленным бумагами. Они подняли головы на скрип отворившейся двери.
— Не помешаю? — спросил Фомичев.
— Нет, пожалуйста, — пригласил Вишневский.
Работа цеха в последнее время налаживалась. Однако отражательный цех отставал от ватержакетного.
— Беда, Владимир Иванович, — пожаловался мастер, — бьемся над печью. Что-то у нас с форсунками не получается. Температуру не удается держать.
Фомичев скинул пальто и подошел к столу.
— Теплотехник мне говорил, что у нас избыток тепла в печи.
— Слышал, — подтвердил Фомичев.
Развернули чертеж печи, и все четверо склонились над ним.
Только в час ночи Фомичев ушел от них.
26
Все произошло не так, как предполагал Фомичев.
Часов около восьми вечера Марина Николаевна позвонила Фомичеву и попросила его зайти к ней.
— Мне нужно посоветоваться с тобой, — сказала она. Что-то необычайное и тревожное почудилось ему в голосе Марины Николаевны.
— Что-нибудь очень срочное?
Она помолчала, словно раздумывая, потом безразличным тоном ответила, что ничего срочного и серьезного не произошло. Они могут увидеться и поговорить завтра. Она к нему сама зайдет.
Тогда Фомичев решительно сказал, что будет у нее через тридцать-сорок минут, самое позднее — через час.
Марина ждала его. Электрический чайник всхлипывал на маленьком столике. На столе была расставлена посуда.
— Я помешала тебе? — опросила она виновато. — Извини. Я не могла поступить иначе.
— Что ты, Марина. Об этом и говорить не надо.
— Вот и кончились мои раздумья, — задумчиво сказала она. — Я должна вернуться домой.
Фомичев недоумевающе слушал ее. Она стояла к нему спиной у маленького столика, наливая в стаканы чай, и он не видел ее лица. Но руки Марины, показалось ему, при этих словах чуть дрогнули.
— Хочешь прочесть письмо? — спросила она, повертываясь к нему и протягивая конверт.
«Милая Маринка», — прочел Фомичев первые слова, написанные твердым и аккуратным старческим почерком. Письмо было от родителей. Они писали, что все лето прождали ее, откладывая свой отъезд, но так и не дождались. Теперь они уже дома, в Ростове. Их старая квартира разрушена («город очень пострадал от немцев», — добавляли они в скобках — их было много в письме), но им уже дали другую, и они устроились почти так же хорошо, как и до войны. Галка стала большая (шел подробный рассказ в скобках о ее привычках, занятиях), все больше и больше походит на мать, какой она была в этом возрасте. Уже пошла в школу. Часто спрашивает о маме: почему она не едет домой, где живет. В самом деле, что ее задерживает на Урале? Когда же думает она вернуться домой? Старики спрашивали осторожно, но настойчиво. В словах письма звучали недоумение и обида.
Фомичев понял, что нельзя дольше задерживать Марину. Письмо обязывало все решить сегодня, сейчас.
— Когда ты думаешь ехать?
— Через три дня. Я ведь очень обижаю отца и мать. И я очень хочу видеть Галку! Боже мой, ей уже пошел восьмой год, — и Марина счастливо улыбнулась. — Я не могу больше без нее.
— Но ты должна вернуться. Забирай Галку и возвращайся скорее.
Она смотрела на него, чуть склонив голову, и лицо ее зарделось румянцем.
— Только так, — повторил он. — Тебе надо ехать за ней, но не задерживайся, скорее возвращайся.
Она высвободила свою руку из его, положила ему руки на плечи:
— Куда я денусь? Разве я теперь могу отсюда уехать? Уж, видно, мне теперь здесь жить.
…Поезд уходил в восемь часов. Марине Николаевне предстояло проехать по заводской узкоколейной дороге шестьдесят километров, а потом пересесть на московский поезд. Фомичев хотел поехать с ней, помочь ей сесть на московский поезд, но Марина Николаевна воспротивилась этому и настояла, что они простятся здесь; она не хотела отвлекать его от заводских дел.
На платформе под ногами шумели листья. Тепло светлели огоньки в домах поселка. Воздух был по-осеннему звонок и прохладен. Отчетливо слышались гудки паровозов и электровозов и чистый перестук колес думпкаров на рудничных ветках. В вышине, видная отовсюду, горела заводская звезда.
Отход поезда задержался на полчаса. На перегоне велись работы по устройству разъезда на новый строившийся рудник. Марина Николаевна и Фомичев ходили взад и вперед мимо вагонов, где в окнах уже теплились свечи и виднелись лица пассажиров, а проводники с фонарями в руках стояли у подножек своих вагонов. Все было маленьким: станционный дом, платформа, паровоз, пассажирские вагоны, полотно дороги, — но все было, как перед началом большого пути.