- Я отлично это понимаю, - проворчал Мак-Кей. - Когда произойдет следующее бичевание?
- Вы ищите позицию линейного перерыва, да? Это тронуло меня, но моей персоне дано задуматься, что другие виды других измерений тоже могут нуждаться в этом. Итак, мы пойдем на прекращение существования, не так ли?
Так как Мак-Кей не ответил, калебан сказал:
- Мак-Кей, вы поняли смысл сказанного?
Чео наблюдал за заходом солнца на море. "Это великолепно, - подумал он, - что в мире есть такое море". Из башни, которую Эбнис возвела в этом городе с низкими строениями, открывался вид на морское побережье и Середину горной цепи.
Ровный ветер дул ему в лицо, играл светлыми волосами. Он был одет в синие брюки и светло-серую рубашку-сетку. Одежда придавала ему гуманоидную внешность с тонким акцентом, но тут и там на его теле подчеркивала странные выпуклости и нечеловеческие выступы мускулов.
Веселая улыбка тронула его губы, пока он наблюдал за кишащими внизу, подобно насекомым, толпами на улицах. Одновременно его фасетчатые глаза видели небо, по которому в солнечном закате протянулись побледневшие линии облаков, над морем, по ту сторону города, над нависшей балюстрадой.
Он бросил взгляд на хронометр, который дала ему Млисс. Это была смешная тикающая вещица, но она точно показывала время солнечного заката.
Часы навели его на мысль о Мак-Кее. Как агент нашел эту планету? И потом, когда он нашел ее, как он добрался до деревни? В настоящий момент Мак-Кей сидел в шаре калебана, очевидно, в качестве заложника.
Зачем?
Противоречивые эмоции, захлестывающие Чео, не доставляли ему никакого удовольствия. Он нарушил основной закон пан спехи. Он взял себе все эго, предоставив своим партнерам безмозглое существование. В институте космической хирургии ему удалили орган, который возвышает пан спехи над всеми расами Вселенной. Хирургическое вмешательство оставило шрам на лбу и глубокий след в душе, но он никогда не думал, что будет так доволен результатами операции.
Никто и ничто не могло теперь повлиять на его "эго".
Конечно, теперь он был одинок, однако это была наименьшая цена, и этой ценой было то, что в конце его цикла существования ждала смерть, и это объединяло его со всеми другими формами жизни во Вселенной.
А Млисс помогала ему найти безопасное место, где его не сможет отыскать ни один пан спеху.
Эбнис вышла на обзорную террасу позади него. Уши, такие же чувственные, как и глаза, различили отзвук эмоций в ее шагах - скука, озабоченность, страх, который в последнее время постоянно угнетал ее.
Чао оглянулся.
Он видел, что она побывала у косметологов. Волосы, теперь уже красные, обрамляли ее миловидное лицо. Она бросилась на одну из кушеток и вытянула ноги.
- Эти косметологи! - сердито сказала она. - Они хотят вернуться домой!
- Оставь их, - сказал он.
- Но где мне найти других?
- Да, это, конечно, проблема, не так ли?
- Ты смеешься надо мной, Чео. Не делай этого.
- Тогда скажи им, что они не должны уезжать.
- Я уже сделала это.
- Ты сказала им почему?
- Конечно нет! Что за вопрос?
- Ты говорила с ними так же, как с Фурунео.
- Я прочитала им лекцию. Где мой адвокат?
- Уже ушел,
- Но я хотела с ним еще кое о чем посоветоваться!
- Ты не можешь подождать?
- Ты же знаешь, что он нам еще нужен. Почему ты позволил ему уйти?
- Оставь, Млисс. Это не так и важно. Не обременяй себя лишним свидетелем.
- Наша версия состоит в том, что виноват калебан, и никто не сможет доказать обратное, - сказала Эбнис. - Но я эту сторону дела могу взять в свои руки до тех пор, пока кто-нибудь что-то не выяснит.
Чео вздохнул.
- Как хочешь. Но мне не дает покоя то, что ты не можешь спать спокойно. Бюро Саботажа поручило калебану потребовать от нас выдачи головы Фурунео.
- Его... - она побледнела. - Но откуда они знают, что мы...
- При сложившихся обстоятельствах это был естественный маневр.
- Ты дал им какой-нибудь ответ?
- Я сказал нашим людям, что они должны объяснить, что калебан закрыл прыжковую дверь именно тогда, когда Фурунео направился в ее отверстие.
- Но ведь они знают, что монополия на использование этой прыжковой двери принадлежит нам, - сказала она.
- Все не так плохо. Калебан транспортировал Мак-Кея и его друзей, сказал Чео. - Это доказывает, что мы не обладаем такой монополией. Одновременно это дает прекрасную возможность использовать тактику умалчивания и затягивания. Калебан отправит голову куда-нибудь, и мы не будем знать, куда. Я ему, конечно, сказал, что он должен отвергать их требования.
- Но если они допросят калебана?
- Тогда, очень вероятно, они получат весьма путаные ответы. И того, что они получат, будет недостаточно, чтобы нас найти.
- С твоей стороны это очень умно, Чео.
- Но не прибавляет мне желания остаться с тобой.
- Зато мне прибавляет, - сказала она, улыбаясь.
После труднейших переговоров Мак-Кею удалось уговорить калебана открыть входную дверь в шар. Теперь он сидел в потоке холодного свежего воздуха; вдобавок одна из групп охранников снаружи могла поддерживать с ним прямой контакт. Он надеялся, что Эбнис клюнет на приманку. Новая стратегия казалась бесспорной.
Яркий свет солнца проникал в отверстие в шаре калебана. Мак-Кей подставил руку лучу солнца, ощутив его тепло. Он знал, что пока двигается, он представляет собой плохую мишень, да и присутствие охранников делало нападение маловероятным. За ночь он с охранниками предотвратили еще пять бичеваний; и теперь в лаборатории Тулука находилось уже шесть рук паленков с бичами. Может быть, Эбнис поняла, что калебана не так легко убить, как она надеялась. Ее стратегия теперь, похоже, нуждалась в коррекции.
Мак-Кей устал и был раздражен. Он все время вынужден был принимать возбуждающие средства. Его раздражение выражалось в том, что он, как зверь в клетке, бродил в шаре калебана. Если Эбнис хочет его убить, она попытается сделать это. Смерть Фурунео - подтверждение тому.
Мак-Кей чувствовал смесь гнева и сострадания, думая о смерти Фурунео. В этом агенте было что-то добродушное и надежное, располагающее к доверию. И он нашел здесь печальный и бессмысленный конец, совсем один, запертый в ловушке. Его поиски Эбнис не продвинули дела вперед, а только подняли конфликт до уровня неприкрытого насилия. Это означало неопределенность и причиняло вред одной-единственной жизни - а вместе с ней стали уязвимыми и все остальные жизни.