Талова Татьяна
Звезда-полынь
Звезда-полынь
Сказка о Светояре, славном богатыре Гордеевом, о друге его Люте Лютиче, верном воине Кощеевом и о Середе, Бабы-Яги внучке.
— Э-э-эх! — с этим бравым криком я гордо свалился с кровати.
Конь, рассеянно жевавший занавеску, на миг оторвался и удивленно посмотрел на хозяина.
— Э-э-эх, полюшко-поле-е! Поле раздо-о-ольное, воля во-о-ольная-я! — задумчиво пропел я с пола.
— Попытка первая, — сказал конь, — неудачная.
— Говорящий! — удивился я, но вовремя спохватился. — А, Храп, это ты… Леший!!!
Скачок на ноги явно был одной из самых неудачных моих идей — комната поплыла перед глазами, ноги подкосились, пол как раз замахнулся, чтоб меня ударить, но я чудом удержался в вертикальном положении. Все, теперь можно постоять и погордиться собой. Браниться позже буду.
— Так, Храп… Иди-ка сюда…
— Если я развернусь, хозяин, я тебе что-нибудь важное оттопчу, — поразмыслив, признался конь.
— Вот-вот, об этом я хотел поговорить… Какого… лешего… Какого лешего мой верный боевой конь делает в комнате?!
— Тебе рассказать или сам вспомнишь?
— Не нравится мне, как ты косишь на меня глаз свой темный…
Теперь удивился конь. За четыре года общения с этим… животным… я уже привык, что уши торчком и глаза размером с блюдце — это одно из двух, либо "Хозяин с ума сходит", либо "Близко, близко вражья рать — глянь вперед, из-за кустов поперла". На всякий случай я глянул не только вперед, но и назад, и по сторонам. Даже потолок осмотрел — рати не было.
А вот выданная фраза привела в замешательство меня самого.
— Баяны-сказители были? — доверительно поинтересовался я.
Конь кивнул и выплюнул наконец занавеску.
— Ну, тогда ясно… Я спорил?
— Не-а, только подвигами хвалился.
— Много? — я почесал затылок.
— Как всегда.
— А… А откуда ты знаешь? Ты что, еще и внизу, в трактире был?!
То, что наехала пара-другая сказителей, и весь трактир дружно напился под песни о великих героях, это вполне себе понятно, а вот то, что при этом там мог незаметно присутствовать весьма здоровый конь…
— Я в окошко смотрел, — признался Храп.
— Ага. Это радует… И дальше что?
— И, значит, вспомнил ты, как мы Елену-царевну из терема стоаршинного Кощеева умыкали…
А это трудно забыть! Недели две синяком красовался. Как подняла Елена-царевна белу рученьку, да в глаз кулачком с размаху! Едва в седле удержался. Кто ж знал, что она с Кощеем повенчана тайно. Кумир детства, ученый великий, маг-чародей — а что родители извелись, меня на подмогу кликнули, то ее, видите ли, не касается. Разругался я тогда с царем Гордеем — сам не узнал ничего, а туда же "спасай, богатырь, любиму доченьку, красну девицу…"
— Да ладно тебе, Светояр, — говорит конь, видя, как я щеку, щетиной поросшую, почесываю в воспоминаньях. — Тверду, вон, тогда вообще не повезло — тоже ведь на сто аршинов прыгал…
— Тверд?! — схватился я за голову, товарища представляя.
— Ну на коне… — поправился Храп. — За Настасьей-царевной, помнишь? Бить его не била, конечно, наоборот — герой, в сор… в соревнованиях победил, добрый молодец… — Храп как мог извернулся, уставился на меня и замогильным голосом продолжил:
— А как пришел к Гордею… Так тот ему и говорит…
— Что говорит? — заинтересовался я, вперед подался.
— И говорит… Жени-и-ись!!!
— Тьфу на тебя, скотина! — отпрянул я, рукой на конягу вредную махнул.
А тот ржет:
— Тверд то же самое сказал! А пришлось ведь, попал в сети сокол наш…
— Так! Ты, Храп, кончай ржать — смотри, мух тут мне всех распугал… И говори, что дальше было! Мы что, в окно заскочили, подвиг тот вспомнив?
— Это я заскочил, — фыркнул конь. — А ты на мне мешком сидел…
Я пораженно посмотрел на Храпа — и это существо так придирается к словам, при том, что само только что сказало про Тверда! Ну, гад… Стоило ли из-за такого у Бабы-Яги три дня табун стеречь?! Меня ж тогда лешие пугались — как выйду на четвертый день на тропку нехоженую глухую, весь грязный, потный, навозом провонявший, в пыли, траве, репьях, об камни побитый (где только не носили меня бабкины кони!), волосы торчком, щетина, опять же, едва не до бровей, глаза упыриной краснотой блещут (не спавши-то три ночи), одежда болтается (и не евши тоже), злой, конечно же, ругающийся страшно… Лихо Одноглазое повстречал — оно глаз от греха подальше зажмурило и наутек.
Только я рот открыл, чтоб коню все припомнить, но тут взгляд упал на окно. На то место, где оно должно было быть. На кусок занавески на полу. На внушительную дыру в стене и живописно обрамляющие ее обломки досок… Конечно, окно же малое само по себе, а конь у меня богатырский! Не копыто — пуд железа!.. И голова чугунная!
— Так вот откуда мухи налетели… — вздохнул я. — И почему бы из бревен цельных не строить? Авось расшиблись бы… И платить бы не пришлось… Ну ладно, я виноват, напился, как последний…
— Гад, — подсказал Храп.
— …А ты-то что… волчья сыть… прыгать стал?!
Конь молчал.
— Опять какой-то шутник в ведро с водой браги подлил? — догадался я.
Конь покаянно мотнул головой.
— Ладно уж, — решил я. — Оба, значит, хороши. Денег у нас нет, как я понимаю, значит, обратно идем тем же ходом!
Храп подождал, пока я взберусь в седло, и только потом поведал:
— А не выйдет, хозяин. Во-первых, я не разбегусь здесь. А без разбега — в капканы попаду.
Пришлось слазить, вниз смотреть — и вправду, капканы. Видать, дорого окно это трактирщику было, и хитрость мою он предвидел. И много так капканов — чуть ли не весь двор уставлен, чтоб наверняка, значит.
— А как ты думаешь, конь боевой, поставлены ли капканы у двери входной?
— Думаю — на дверь не хватило, — авторитетно заявил Храп.
— Ну, тогда, — я распахнул дверь в комнату и вторично залез на лошадь. — Шагом ма… В смысле, н-но, залетны… Быстро, в общем! Впере-е-ед!!!
Храп обрадовано фыркнул и сорвался в галоп.
В галоп! По коридору! Я ж не знал, что до лестницы вниз еще… скакать и скакать, трактир большой попался. Бодро ударившись головой об потолок, я догадался припасть к лошадиной гриве и шепнуть коню:
— Теперь главное шаг не сбавлять!
А Храп и прибавить рад! Звучно этак стучат подкованные копыта, я на спине уже развеселился — ну окно сломал, ну не плакать же теперь, будут деньги, верну трактирщику, а сейчас…
— Э-эх! Полюшко-поле-е!!! О-ох, поле раздо-о-ольное-е! О-ой!!! О-ой, да воля во-о-ольная! О-ой, да воля-а… Прыгай, родимый!!!
Взвился ввысь богатырский конь — снова я, как ни пригибался, о балку потолочную приложился. Трактирщик только рот открыл, постояльцы к углам кинулись. В аккурат на два стола приземлился Храп — оба переломал — и в дверь, снося ее к черту. Потом еще оградку сшиб — второй раз прыгнуть не успел, — и по дороге, по дороге. Вслед проклятья несутся, ругань несусветная. Храп изловчился, успел фыркнуть эдак презрительно — мол, молчали бы уже, не впервой слышать…
— О-ох, поле-е… — уже спокойней пропел я, спину распрямляя. — Ушли, Храп! Молодец, хвалю!
— Слез бы, роздых дал… — ворчит коняга.
— Прямо так ты устал, — спрыгнул я на землю все-таки, огляделся. — А заметил ты, Храп, что за голова страшенная у них в трактире прибита? Не иначе, чудовищу поклоняются там, да?
— Это ты, хозяин, пытаешься повод придумать, чтоб деньги им не возвращать, если царь к стенке припрет? — догадался Храп. — Так не получится! Голову эту вчера при тебе прибили, а принес ее ты. Как убил чудо-юдо лесное, округу второй месяц пытающее, так и сказители, откуда ни возьмись, подвалили, и трактирщик, помнится, подобрел разом, медов хмельных все подливал…
— Подобрел, говоришь? То-то и видно… И хмельные меды — у-ух, хорошо пошли!.. Что-о-о?! Нет, Храп, так не пойдет, почему я своих подвигов не помню?
— Пить надо… — злобно начал конь.
— И на этом закончим! — грозно сдвинул брови я. Конь только в очередной раз фыркнул.