Чего это он про поле бранное начал — не ведаю. Наплел бы про полянку лесную — оно ж верней для этой шайки. Однако проняло удальцов! Зашептались, отступать начали.
— А над телом-то, над телом! — зашелся Храп. — Ворон старый глаза клюет… А глаза те…
Зашумели молодцы, кто-то уши заткнул — неохота знать, чьи там глаза ворону достались.
— Богатырь! — взмолился главарь. — Заткни ты коня своего верного!
— А отпустите? — спрашиваю. Храп косится — ну как, хозяин, получилось?
— Отпустим!
— А что, так бы уйти не смогли? — тихонечко спрашивает Середа.
— Да не о том, — так же отвечаю я. — Уйти-то одно, это просто совсем, так надо ж и их убрать, чтоб больше честной люд не грабили!
— …И клюет ворон глаза ясные! — вопит меж тем Храп.
— Не могу остановить вещего, — смиренно говорю. — Придется слушать.
— …Глаза атамана разбойничьего!!! Вот он, вот, смерти своей не ведает!!!
— Уже ведает, — хмыкнул я.
А разбойнику не до меня, упал наземь, головой бьется:
— Горе мне, горе, знал бы, никогда на тропу лихую, разбойничью, не ступил…
Остальные что-то повеселели, ножички, убранные было, вновь подоставали… Храп не оплошал — задрожал, затрясся, вдругорядь завопил:
— И дружина его, братия лесная! Вся полегла-а!!!
Что тут сделалось! Шум, гам! Как один попадали разбойники на колени — молиться богам стали, силы всяческие призывать, в недостойном поведении каяться! Середа в спину носом уткнулась, всхлипывает тихонечко, вздрагивает от смеха, внутрь загнанного. Конь шею вывернул — гордо этак глянул. Полюбовался я на все это немножечко, потом прокашлялся, рот открыл, чтоб слово молвить — разбойники так взглядом и прикипели.
— Да, — говорю, — не повезло.
Они снова голосить, ровно дети. Вот уж на что глушь глушью — Гордеевы люди затылки почесали бы, заговор на удачу почитали — на том и успокоились бы. Да хотя как тут, в царстве колдовском, Кощеевом, в слово вещее не верить?
— Послушайте! — крикнул я. — Знаю, чем помочь можно!
Притихли тати, смотрят.
— Только что пред богами винились, верно? Ну так и ответьте честь по чести за все свои деяния — на поклон к царю вашему ступайте.
— К К-к-кощею? — заикается атаман.
— А к кому ж еще! Он у вас кудесник, мудрый, авось что и придумает! Придете — скажете, что от Светояра, да и объясните все!
— А он нас н-н-не сгно-но-ноит?
— Да не станет, ему, я так думаю, вы еще пригодиться можете, — махнул я рукой, но тут же брови грозно насупил: — А и вообще… Тебе что дороже — смерть в поле или жизнь, в темнице пусть, но жизнь?
Подумал главарь, подумал, к молодцам своим повернулся:
— Значит, так, соколы, кто жить хочет — со мной к Кощею на поклон, остальные — шасть отсюдова!.. А ушедших сейчас при следующей встрече — убью! Чтоб решение атаманское чтили!
Желающих уйти не нашлось.
— А вот… — неуверенно начала Середа, когда толпа разбойничья отдаляться начала, а мы ей вслед глядели. — А ты не боялся, что атаман — он смерть в поле лучшей долей сочтет?
Оглянулся я через плечо, посмотрел в глаза серые с зеленью. Смутилась ведьма. Потом головой тряхнула, говорит угрюмо, решительно:
— Вот я думаю… я бы первое выбрала!
Смолчал я, отвернулся, коня направил вслед разбойникам — к камню возвращаться. Что сказать — что мы об одном и том же подумали? Так она, кажись, это и так уразумела…
— Яр…
— Чего?
— Руку-то, может, отпустишь? Не кинулась бы я на главного, зря схватил…
Только тогда опомнился я, пальцы разжал. А что, мне и так неплохо было ехать… И вправду, чего вцепился-то?..
На Храпе мы, конечно же, разбойников мигом обогнали, к камню подъехали. Подумала Середа — и наклонилась, по камню пальцем провела. На нем след от пальца остался — ровно если бы деревяшку головней прижгли. Так вот и написала слово свое ведовское — "Направо ходили, богаты не были". Так-то вот.
Налево поехали, вечер уже занимался. Думали, как в первый раз, что ехать всего ничего, ан нет. А тут и лес начался — не густой, а все как-то не по себе стало. Пришлось на ночлег устраиваться. Костерок махонький развели, Середа из котомки еду достала, хозяюшкой доброй, Еленой, положенную. Хотел я зверя какого подстрелить — ведьма остановила.
— Зачем, — говорит, — когда пища есть? Еще ведь и не ясно, чей это лес, да и зверье трогать лишний раз не стоит.
Устыдился я.
— Не подумал, — говорю, — не держи зла.
Улыбнулась Середа, а сама внутренне подивилась — другой молодец не послушал бы девку глупую, тем более если молодец из этих, что в дружине Гордеевой — им только волю дай силушку свою да удаль молодецкую показать, мечом помахать, за один вечер вдоволь насмотрелась на таких, аж тошно…
— Светояр! — вдруг говорит Середа.
— Чего тебе, Ягишна? — кусок прожевав, отзываюсь.
Костерок весело потрескивает, ночка теплая все в памяти ту, другую, оживляет — прямо не по себе, как Середу в ту ночь вспомню. И еще страшно малость — а вдруг дознается? И не то чтобы правду говорить я не привык или гнева ведьминого опасаюсь — жаль просто ту дружбу, едва-едва наметившуюся, расшатывать.
— А ты правда царский дружинник? — как обухом по голове, выпалила Середа.
— Да вроде, — говорю.
А та уточняет:
— Гордея-царя?
— Да, — ничего я не понимаю. — А зачем мне тогда Ясногорку искать?
— Ну, за награду там, или еще что… — пожимает плечами Середа.
— Нет, это служба у меня такая, — вздыхаю. — Царю еще отец мой в верности клялся и клятву свою сдержал. И я тоже… Да я и рад, в общем-то.
— Счастливый ты, — как скажет вдруг ведьма, и тут же глаза отводить. — Делаешь то, к чему душа лежит… И вроде служба, а свободен — как ветер. И по правде все, честно, от сердца…
Насторожился я.
— А ты, — говорю, — разве не потому в ведьмы лесные пошла, что и свободу сохранить хотела, и мудрость колдовскую перенять?
— Так-то оно так… Хоть и не по своей воле пошла, а по надобности — а рада была…
— Так что ж печалишься?
Середа губу закусила, лоб потерла в раздумьях… Так и не сказала ничего, разговор перевела:
— А отец где? Родители?
— Дома, где ж еще… Отца хоть царь и отпустил, а живут в стольном граде…
— Рады, наверное, что сын такой вырос…
— Какой? — спрашиваю. — Такой, что его дома по полгода не видать? Такой, что жену вести не торопится, внуками стариков радовать? Такой, у кого своего добра — конь говорящий, меч да кольчуга дырявая? Такой, что то в походах боевых, а то бродит невесть где, ищет незнамо что?
И чего это у меня вырвалось… Ведь Середа доброе сказать хотела, да и я раньше ни с кем речей таких не заводил…
— Да рады, конечно. Гордятся. Это так, заметно просто, как дома появлюсь… А что я, на царского богатыря не похож? — на шутку перевести все пытаюсь, да только глаза у ведьмы все серьезные.
— Не похож, — отвечает. — Совсем не похож, ну да ладно. Спать давай, утро вечера мудренее…
Улеглась у костра, вытянулась, котомку под голову положила, в плащик — опять же Еленой заботливой подаренный, — завернулась. Я напротив лег, потом спросил:
— А твои-то родители где? Ведь ясно же, что внучкой Яги только зовешься…
Не отвечает. И быстро же заснула!
Утром проснулся, глядь — нет Середы! Мигом на ноги вскочил, по сторонам посмотрел — и Храпа нет! Куда ведьма делась?! Где конь мой верный?!
— Доброго утра, богатырь! — смеется Середа, сзади из кустов выскакивая. — Чего это ты такой нервный спросонья?
Я вздохнул спокойно. Гляжу — и конь с ней. Довольный, фыркает, гривой трясет. Вот спелись, скоро хозяина забывать начнет…
— Мы тут ручеек неподалеку нашли — умылись, воды набрали, — беззаботно молвит Середа. — Сейчас вот кашки горячей состряпаю…
— Трав своих колдовских не намешай, — хмыкнул я для порядка и тут же задумался — никак, мысль ей только что удачную подал — вон как глазами повела…