Дни, недели, месяцы, сливающиеся в кошмары, в видения гибели мира. Дни, недели и месяцы поиска пути, слепого блуждания в сером тумане. Она — Элхэ — не могла следовать тому пути, который предопределила себе когда-то — видя, как с каждым ее шагом ближе становится белое пламя. Но не могла и изменить ему — не изменившись настолько чудовищно, чтобы почти перестать быть собой…
Что от нее осталось? Ахэ-тэн-Эа, вечны друг в друге, замкнутый круг… ее Звездное Имя, ее суть, ее Путь.
Она отправилась в горный храм потому, что просто не могла больше оставаться в тихом домике среди берез и лиственниц, в запахе рыбы, ячменного хлеба и трав. Первый шаг по новому Пути был почти невыносимо труден: Храм — это тело, изломанное в запредельном усилии, бессонные ночи и дни в «бдениях» под ледяным водопадом, это тяжесть, изгоняющая все мысли, кроме желания наконец лечь и расслабить сведенные судорогой мышцы. Это возведенная в абсолют покорность судьбе — «все в руке Отца», та самая сила Предопределенности, против которой боролись Учитель, Гортхауэр, все они…
«Все в этом мире следует незримому закону. Камень падает, повинуясь земной тяге, и приливы движутся, повинуясь Тилиону, и птицы летят из края в край, повинуясь смене сезонов. Так и дети Эру подчиняются Его воле, ибо она есть Высший Закон, Закон, который неведом и непознаваем нашим скудным умом. Так утешьтесь единственным знанием — все в руке Его, и да станет смирение вашей радостью, ибо нет ничего, что пребывало бы вне власти Его. Те же, кто в упрямстве и своеволии отвергает Свет Его, канут в Ничто…»
Этот шаг — второй — был невыносим без всякого «почти», но она смогла его сделать.
Первые полгода выпали из ее разума, как скользкая рыба из рук. В беспрестанных мучительных упражнениях, от недостатка еды и сна, от кошмарного видения, приходящего в редкие минуты покоя… она дрогнула. Смирилась внутренне, вслед за всеми повторив: «все в руке Его…»
Впустила в себя чуждые ей слова — и это стало поворотом.
Кошмар ушел — оставил с ясным знанием о грядущей Арде Возрожденной по воле Эру, о земле, наполненной Светом, земле, на которой каждый камешек и каждая былинка подобны творению рук гениального мастера. О земле, где эльдар и атани в вечной радости поют хвалу Единому Отцу… до тех пор, пока игрушечный мирок, наскучив владельцу, не будет брошен в жадную пасть Пустоты.
Две дороги. Два пути. Один итог…
Она узнала, но что толку? Предопределенность осталась неизменной, и не видя выхода, она искала забвения…
Надрываясь и теряя себя, она прожила в горном храме до следующей зимы — и ей стало легче. Привыкло тело, преодолев свой предел, привык и разум, вернувшись к прозрачной отстраненности первых лет этой жизни. Ушли кошмары — вслед за ними ушла и мучительная раздвоенность. Она больше не пробовала увидеть конец Пути — дар будто бы уснул, свернулся в клубок, или изменился… зато теперь она легко ловила брошенные в нее камни; после пришел черед ножей и стрел. Не особенно понимая, зачем такое могло бы ей пригодиться, она тем не менее продолжала постигать премудрости сестер, все больше вживаясь в их странные обычаи.
А потом просто поняла однажды — если ее собственный Путь ведет в пламя, выходом может стать чужой Путь. Или даже… Пути. Многие Пути. Многие жизни…
Она действует сама — и мир гибнет. Так пусть действует кто-то другой!
Сестрица Горлинка попала в Горный Храм будучи семи лет от роду. О жизни своей вне возводимых все выше каменных стен она не жалела — в Храме было так спокойно, как никогда не было бы в миру. Девочка, по натуре тихая, усердная и послушная, среди веселых и шебутных сверстниц была, что называется, белой вороной, частенько не понимала шуток, и все чаще становилась изгоем в играх и затеях. Она была бы рада день за днем проводить одна, и попав в Храм, от всей души возрадовалась — здесь-то никто не пачкал сажей свежевыстиранное белье, не подсыпал в обувь ореховые скорлупки и не воровал корзины с ягодами, стоило отвернуться. Здесь все жили для того, чтоб служить Единому, и, хотя, смысл некоторых наук от нее по малолетству ускользал, она, тем не менее, усердно постигала умение лазать по стенам, открывать замки и сворачивать шеи соломенным куклам.
Она была хорошей ученицей.
Скоро она поняла смысл своего служения, постигнув простую истину: работа Храма есть сохранение покоя на Острове путем устранения тех, кто этому покою мешает. Так же, как некогда княгиня Немельрит отравила сонным корнем племянников своего мужа ради спокойствия в клане, как женщины эдайн угощали поганками вастаков и северян, так и сестры-служительницы порой были вынуждены поступать с теми, кто угрожал смутой жизни Эленны. Правда, таких пока еще не случилось — но наставницы не сомневались, что это временно. Какой бы благой ни была земля, людскую природу не переделаешь… но природа — что лошадь, надень на нее узду и поедешь сверху. Такой уздой и должен был стать Храм. Храм — и сестринство.
Горлинке нравилась ее жизнь. Она гордилась похвалами наставниц, тем, что она одна из лучших здесь…
А потом появилась другая.
Тонкая, бледная, тихая, словно тень, девушка-ученица со стылыми глазами старухи. Девушка, о которой наставницы говорили за крепко запертыми дверями. Девушка, которая постигала учение, не желая остаться в Храме — и ее отпустили, дозволили жить, не ожидая зова и приказа. Или приказ все же был? Иногда Горлинка ловила направленные на эту деву взгляды наставниц — так смотрят на обреченную жертву, и так смотрят на кувшин с гномьим огнем. И уж точно так не смотрят на младшую сестру.
Что происходит? В чем смысл? В чем цель?
Год спустя дева Литиэль покинула Храм, уехав в Арменелос, и совсем скоро оттуда донеслись вести о ее выступлении на празднике в королевском дворце. Это был неожиданный и опасный ход — чрезмерное усиление Храма могло взволновать ведуний, да и Круг Мудрых, который до сих пор по привычке звали «собором Березовой рощи», точно не одобрил бы возросшего влияния тех, кто стоял опасно-близко к границе, за которой начиналось Зло. Но оказалось, что дева выступила при дворе Короля не как одна из них — сестра безмолвия, служительница Намо, но как жрица Единого! Тонкая грань — пусть считалось, что все они служат Отцу Мира, но ведуньи посвящали себя Ирмо и Эстэ, старейшины Круга почитали Манвэ и Ниэнну — Разум и Сострадание, охотники, стерегущие скверну, молились Оромэ, а сами они, птицы-Зимородки, были прислужницами Смерти, привратницами Мандоса.
Она говорила от имени Отца Богов… невиданная дерзость? Безумие? Святость? Новости взволновали Горлинку, грозя нарушить покой…
Но более ничего странного или скандального дева Литиэль не натворила. Смирно жила при известной даме, толково делала работу целительницы, на проповедничество — вотчину Хагура, Дагмора-Гадальщика и старухи Дайгрет — не покушалась.
Годы шли. Горлинка выросла, из неприметной девчонки став неприметной женщиной. Служить ее отправили в Арменелос, и долгое время ее работа состояла лишь в том, чтобы, живя в доме госпожи Нарбелет, собирать слухи. Литиэль к тому времени уже отселилась, завела свое дело, и вроде бы не занималась ничем необычным — только взяла к себе на воспитание девочку из почтенной, но небогатой семьи. Методы ее воспитания сперва показались странными и встревожили: уж не собирается ли эта дева самовольно передавать чужачке науку сестринства? Но понаблюдав за ней, Горлинка уверилась, что тайным приемам Литиэль свою воспитанницу не учит, всего лишь развивает тело ради здоровья и красоты.
Жизнь казалась тихой, спокойной и простой.
Но Горлинка не обманывалась видимой тишиной — в рассказах наставниц было много примеров того, как люди, утратив внешнюю угрозу и прожив хотя бы одно поколение без войн, начинали искать войны уже среди себя, ловчить, хитрить и подставлять один другого. Покуда это не пересекало черту безобидного хвастовства и подначек, но кто знает, где подломится тонкий лед, едва соединяющий три народа и десятки — спасибо, хоть не сотни! — их кланов. И первым предвестием разброда вполне могла бы стать королевская свадьба — государь с большой неохотой, но созвал ко двору дев из знатных семейств всех трех народов. И уж бежали шепотки: о том, что выберет он деву непременно из беорингов, и о том, что это может обидеть прочих, и о том, что ему следует отдать предпочтение хадоринке или халадинке, и о том, что в роду государя издавна принято искать супругов по любви, и ежели этим обычаем пренебречь, то последует гнев Единого, а на нелюбимую жену и ее клан обрушится тысяча несчастий.