И наблюдая за воспитанницей, ведьма все чаще задумывалась о повторном визите в город Короля, теперь уже — с ней вместе. Ее странности, в последнее время ставшие еще более явными, следовало обсудить со знающими людьми, да и с госпожой Айвиэль поговорить бы стоило…
Но поездка не понадобилась — этим же вечером, по первому морозу, матушка со свитой и наставницей сами приехали к ней.
***
Все было не так.
Четыре простых слова были тем, что беспрестанно тревожило ее в этом месте.
Все было не так.
Как именно — она не знала, не могла вспомнить, не могла сказать — могла лишь чувствовать это странное и зыбкое, ускользающее, как туман — «не так». Она словно бы заблудилась, но где? Ведь это место, светлые холмы, поросшие березами, пихтами и лиственницами, она знала так же хорошо, как дом тетушки. И эти горы, светло-серыми уступами спускающиеся из неба в море — она не знала других, но почему ей кажется, что они не должны быть такими? Ведь она родилась здесь и выросла, и эта земля для нее… родная?
Форростар. Север.
Скоро зима.
Зима здесь, на севере Нуменорэ, совсем не то, что зима в оставленных землях ушедшего под воды Белерианда — так говорят старики. Женщины набрасывают на плечи легкие платки из козьего пуха, мужчины носят куртки нараспашку. По утрам льдом схватываются ручьи и лужи, звенят обледенелые сети, но даже в самую холодную пору, когда установится санный путь, море не замерзает, лишь делается свинцово-серым под снеговыми тучами.
Туман над волнами, дым над домами, пар над хлевами… а в паре часов пути, в пещерах у моря, бьют ключи раскаленной воды. Там строят святилище, еще там есть бани и прачечные, и какое-то небольшое хозяйство — там будут жить женщины с холодными змеиными глазами, недавно приезжавшие к тетушке…
Она шагала знакомой дорогой вдоль ручья у подножия высоких холмов. Русло блестело — серебряное на желтом, на старой траве, с пятнами алого, реже зеленого. Остановившись у куста, она нарвала голубики, выбрала из мха несколько молодых зеленушек, и пошла дальше, ни о чем особенно не размышляя. Она устала думать и гадать, что же в окружающем ее мире не так. Чувство чуждости жило в ней с того мига, как она осознала себя — но разве эдайн не ее народ? Разве их язык не ее язык? Разве Эленна — не ее дом? И разве, наконец, она не беоринка? Конечно, она знала, что тетушка считает ее странной, но не знала, что с этим делать — вести себя, как другие дети, она не могла, занятая напряженными попытками осознать, что же неправильно в окружающем ее мире. По той же причине, она никогда не перечила тетушке — гораздо проще и легче было делать так, как положено, чем спорить о том, что ей не нравится, например, благодарить за исцеление больных какую-то Эстэ, ведь лечат-то она и тетушка, и никакой Эстэ рядом с ними нет. Но в состоянии постоянного мысленного усилия отыскать то-чего-нет, сил на споры просто не оставалось. Проще было принять необходимость молиться, как данность — как необходимость, например, одеваться.
Ей казалось — она что-то забыла. Как будто убрать котел с очага, или выставить на просушку травы, или проверить опару. Но она никогда ничего не забывала, и чувство было очень странным, неуютным и неприятным — ей не хотелось об этом думать. В последнее лето у нее наконец-то начало получаться — не думать, не пытаться вспомнить, а просто принимать. Отрешиться от впившейся в разум колючки, оставаясь в настоящем, жить идущим мгновением… быть в нем.
Ей внезапно и остро захотелось быть — здесь и сейчас. В этом ясном предзимнем дне, на тропе вдоль ручья, по дороге к морю, не тревожась ни о чем, кроме поучений тетушки и домашней работы. Застыть, как мошка в янтаре, чтоб этот день длился всегда, чтоб не приходило больше это странное, тревожащее, больное…
Тень памяти вновь ускользнула, как ветер меж пальцев. Вздохнув, она перестала думать об этом, и задумалась о сушеном багульнике, с которым ей предстояло возиться завтрашним утром, перебирая и укладывая на зиму. У него приятный запах, но после может заболеть голова — тетушка говорит, что такие малые закономерности являются отражением Высших Законов Мира. Сперва хорошо и приятно, а потом плохо — не бывает так, чтоб в жизни всегда было хорошо.
Но верно и обратное — если очень плохо и тяжело, то на смену однажды придут достаток и радость… так вот страдал ее народ в тяжелой войне — так и пришла награда, Эленна, чудесный дар богов, где даже зимой люди не болели и не голодали… и люди, помнящие Белерианд, говорили, что милость Единого одарила их силой и здоровьем — годы не тяготили их, и тот же Хельмир, староста деревни у моря, (приходящийся ей дедушкой, но об этом не следовало болтать) разменял седьмой десяток, но вовсе не выглядел стариком. Крепкий мужчина в годах, как и другие такие же…
Такова милость Эру, чудесный дар.
Не пришлось бы только тысячи лет спустя расплатиться за этот дар бедой и горем…
По узкой тропе она спустилась к морю. Утренним приливом на берег нанесло морской травы, и по ней ходили большие серые чайки, вытаскивая из клочьев водорослей мелкую рыбу и прочую морскую живность. Может, поискать морских раков? Мясо у них вкусное, и, как говорит тетушка, полезное…
Ее внимание внезапно привлекла большая птичья стая, собравшаяся в одном месте — видно, море выбросило на берег крупную рыбу. Следовало бы просто пройти мимо, не мешая чайкам питаться, но она почему-то остановилась. Ей захотелось подойти.
Так она и сделала, медленно приблизившись к галдящей стае. И верно — небольшая акула, уже хорошенько распотрошенная. Что интересного тут может быть? Пожав плечами, она наклонилась ниже, уступая внезапному интересу — и заметила в мешанине рыбьих кишок нечто блестящее. Перламутр ракушки? Не похоже… или рыба проглотила что-то металлическое?
Следующее действие не было осмысленным ни в коей мере. Так же бездумно — как перебирала ягоды или перетирала семена на отвар — она погрузила руку в вонючее месиво, сжав кулак на странной вещи…
…Больно!
Вихрь видений — осенней листвой, россыпь алых капель — белые псы лижут траву, лед-стекло, осколки, дымный туман, горький запах пожара…
Я…
Звезды! Звезды и Эа, о нас ли плачет она? Почему такой равнодушной кажется черная бездна? О, Тьма, дети твои идут к тебе, прими нас, Эа…
…Прости, Мельдо, мэл-кори, ты сердце мое, и сердце говорит мне — иди… не в моих силах отринуть этот зов во имя клятвы. Я сохраню эту память… осколок звездного льда — зеленый кристалл.
Лаан-Гэлломэ — Лаан Ниэн.
Аст Ахэ, дом мой, что рожден песней из Тьмы, Огня и Камня. Аст Ахэ, сердце твое — ломкая тень, тонкие пальцы так хрупки, что страшно сжать ладонь — черная корка ожога, и не увидеть улыбки — незатянувшиеся рубцы готовы лопнуть кровью… но разве это важно? Ведь глаза его по-прежнему светлы, как звезды, и искры звезд в волосах… и крылья…
Крылья.
Распахнутое окно. Чаша вина, разговоры за полночь. Пучок сухой травы — «скажи-цветами», руки, ладонь к ладони…
Любовь не задает вопросов.
Горькая правда — признание искренних чувств…
Надежда…
Чужая воля.
Я знаю, Учитель, ты не желал мне зла. Ты хотел спасти — и я бы приняла любую боль, но почему мой разум окутал туман, а в груди так пусто? Так холодно… что со мной стало? Кто я теперь?
Ахтэнэ — Дочь Тьмы.
Ахэ-тэн-Эа — возвращение к дому…
Пальцы, судорожно сомкнутые на том, что было когда-то серебряным ожерельем, потерянным на поле боя у Хэлгор… больно. Болит голова. Почему?.. что это? Что происходит? Крики чаек… море, волны… надо к морю, надо умыться — не надо спать мордой в рыбьих потрохах…