Идиот. Был бы просто идиот.
Журанков шел за сыном шагах в десяти позади и никак не мог решиться заставить себя ускорить шаг, догнать и позвать: “Вовка”…
Господи, да неужели это правда, что он, этот мальчишка, этот мой мальчишка, кого-то застрелил?
Сейчас узнаю.
Журанков сглотнул и ускорил шаг.
А Вовка уже минут пять как заметил, что за ним следит тусклый топтун. Поначалу он еще старался гнать от себя эти мысли - совсем, мол, я свихнулся от последних событий, помороки пошли, блин… Но когда топтун стал его догонять - неторопливо, очень уверенно в себе: мол, не уйдешь, урод, некуда тебе деваться, я все знаю! - сомнений не осталось. Вовка дернулся взглядом влево, вправо, но ни одной подходящей подворотни поблизости не случилось. Да и негоже это, осадил он себя. Всю жизнь не набегаешься. Первое мимолетное смятение отступило, придушенное суровым спокойствием. Будь что будет. Русские не сдаются. И не бегают, как зайцы.
А мальчик меня заметил. Нервничает. Да, что-то с ним не так, совесть нечиста, иначе он и внимания не обратил бы на такую шушеру, как я. Да, вот заозирался. И сразу взял себя в руки. Пошел медленнее. Остановился и повернулся ко мне, в глазах - вызов противнику и покорность судьбе. Господи, Вовка… Это мой Вовка…
Они сошлись.
– Здравствуй, Володя, - сказал Журанков.
– Здрасьте, - хрипло сказал Вовка. Запнулся. И кинул этак небрежно, мужественно:- Вы из ФСБ или просто из милиции?
Журанков улыбнулся. Завозился во внутреннем кармане, достал паспорт: он очень боялся, что сын не поверит, что он - это он. И не хотел быть голословным.
– Я твой отец, - сказал Журанков.
У Вовки слегка отпала челюсть.
– Какого хе… - начал он после паузы и осекся. - То есть…
Журанков молча показал ему страничку паспорта. Вовка всмотрелся. Потом снова перевел взгляд на лицо Журанкова.
– Ну и чего? - спросил он.
– Надо поговорить, - сказал Журанков, неловко упихивая паспорт обратно. - Тут есть какой-нибудь скверик, какая-нибудь скамеечка на отшибе?
Несколько мгновений сын приходил в себя. Потом сказал угрюмо:
– Да.
Он и не подумал ершиться. Шок.
Они пошли.
Сын не обманул. Пять чахлых кустиков, один опасно дряхлый тополь над ними, а посреди - песочница, горка и почетный караул из четырех скамеек по сторонам. Время было неурочное, и лишь один неприкаянный карапуз под небдительным присмотром деда, читавшего какую-то книгу на английском, лепил формочкой и совочком незамысловатые куличики, а потом сам же их давил. Слепит - раздавит… Слепит - раздавит… Наш мир в миниатюре.
– Вот какое дело… - сказал Журанков, когда они уселись. Помолчал. - Мама с самого начала, когда мы расходились, просила меня с тобой не встречаться, и… она была права.
Замолчал.
Когда она после развода запретила мне видеться с сыном, я не боролся. Я уже сообразил, что к чему. И я уберег Вовку от того яда, которым меня пропитали в детстве. Я сознательно старался его оградить, не изуродовать, понимая, что, если буду маячить рядом, яд сам собой мало-помалу перетечет к нему. Ведь человек не может изо дня в день быть внутри таким, какой есть, а снаружи - совсем другим, каким надо. Мои родители тоже все делали не нарочно, а просто потому, что жили. И я стал, как они; еще в детстве стал, сам того не замечая и не понимая, и потому не в силах защититься, по малолетству не в силах даже понять, что нужно защищаться,… Я стал, как они, мне же все время хочется позаботиться, уберечь и научить, как лучше. И это при том, что я ничего не умею.
Я не хотел, чтобы Вовка мучился, как я.
Уберег.
Только вот теперь у меня нет продолжения. И уже никогда не будет.
Нет, Вовке все это по фигу…
И он прав. У него свои проблемы.
Мальчик, неприязненно хмурясь, терпеливо ждал. Чувствовалось, что еще минута-другая, и он встанет и уйдет, вероятно, плюнув.
– Ладно, лирику побоку, - сказал Журанков, выдавив улыбку. - Мне тут про тебя рассказали странную историю, и я всего-то хочу знать, правда это или нет.
В глазах Вовки дернулось брезгливое негодование. Или страх?
Нет, не страх, а что-то такое…
– Кто рассказал? - напряженно спросил он.
– Я тебе потом изложу свою историю, если захочешь. Но сначала ты расскажи. Вроде как ты с пистолетом носишься… Стрелял в кого-то…
Вовка ощутимо вздрогнул.
– Тебе в подробностях? - глухо спросил он.
– Как хочешь.
Сын помолчал еще. Явно не знал, на что решиться.
– Тут на днях, - не поднимая взгляда, начал Вовка, - я с одним товарищем, который должен был меня подстраховать и вообще… он старший, он контролировал, это было третье посвящение… Мы пошли к одному сказать, чтобы он выметался обратно из России туда, откуда пришел. Он вроде как врет тут. Приехал из Европы и, младший воевода сказал, чего-то врет. А его слушают. Он знаменитый. Мне нужно было его пугнуть. И мне воевода дал пистолет. Надо было, если он заартачится, стрельнуть ему под ноги. Так воевода поставил задачу, я точно помню. Но все пошло через задницу.
Вовка помолчал, переводя дыхание. Сглотнул. Коротко, виновато покосился на внимательно слушавшего Журанкова. Вовсю чирикали неунывающие воробьи.
– Я плохо помню, все получилось очень быстро. Тот хотел забрать у меня пистолет. Он спокойный был такой, не верил, что я всерьез. Я… Я и сам бы пистолет не отдал нипочем. Я его уже снял с предохранителя. Чтобы, если что, сразу под ноги ему. Но мой товарищ, наверное, подумал, что у меня духу не хватит. Он сзади стоял. Наверное, он подумал, что тот у меня отберет пистолет. Он взял меня за руку, потянул… как-то… Я даже не понял как. Как-то курок нажался. И… прямо в живот…
Вовка сглотнул. Журанков забыл дышать.
Боже милостивый, у него прямо рвалась сейчас с губ фраза, которую он столько миллионов раз слышал в детстве: надо было не так!
Поздно…
Он молчал.
– А в кухне, оказывается, сидел еще какой-то жлоб. Как прыгнет! И выбил у меня пистолет. Он вообще здоров махаться, меня уделал враз. И начал метелить Ярополка. Я еле очухаться успел, а Ярополк уже с копыт… И тогда я чем попало, телефоном, кажется, тому как жахну в башню! Понимаешь, это уже просто само собой получилось! Не мог же я смотреть, как товарища бьют!!
Замолчал. Опять испытующе всмотрелся в лицо Журанкова: хоть чуть-чуть его понимают или вовсе нет?
– А потом? - тихо спросил Журанков.
– А потом мы ноги сделали.
– А потом?
– Потом домой пришел, стал телек смотреть… Самого трясет… - помолчал. - Если честно, до сих пор трясет. Первый раз сегодня мышцу покачать выбрался, все дома сидел носом в стенку… А тебе-то чего? - вдруг панически крикнул он, сообразив, что, будто под гипнозом, разоткровенничался с совершенно незнакомым человеком.
Ему не с кем поговорить, понял Журанков с состраданием и тоской. Ну, просто совсем не с кем… Мать честная, что же делать-то?
Да откуда мне было знать, насколько он тут одинок?
– Ты сам-то слышал, что именно он врет, этот… к кому вас послали?
Вовка, снова уставившись в землю, отрицательно помотал головой.
– Ты потом опять уже встречался с воеводой или с Ярополком?
Язык отказывался выговаривать эти чучельные слова. Пришлось.
Вовка снова отрицательно покачал головой.
– Что собираешься делать?
Вовка пожал плечами.
– Как же ты туда попал? - совсем тихо спросил Журанков.
– Познакомился… - так же тихо ответил сын.
– И зачем?
Вовка помолчал, пытаясь найти слова.
– Ну надо же как-то Родину спасать… - проговорил он без затей и оттого особенно беззащитно.
Журанков коротко вздохнул.
– А теперь я расскажу тебе свою историю, - сказал он. - Вчера меня нашел совершенно незнакомый человек. Подошел и сказал: ваш сын связался с бандой фашистов. Убил одного человека и искалечил другого. На пистолете и на телефонном аппарате его отпечатки пальцев, а пистолет и телефон - уже в милиции. Конечно, в милиции не знают, чьи это отпечатки, ваш сын не рецидивист, и в картотеке его нет. Но если вы откажетесь с нами сотрудничать, мы найдем способ навести милицию на вашего сына. Доказательства бесспорные, не отвертеться: двойное убийство на почве национальной ненависти. Засудят не по-детски.