Исчезновение, по обыкновению, заканчивалось покаянным возвращением. Это был любимый командой спектакль. Когда тучи особенно сгущались, Прокоп отзывал кого-то из партнеров и, заикаясь больше обычного, просил: «Ты же з-знаешь, как я люблю футбол… Ну будет собрание, ты скажи, что д-давайте… самый п-последний раз…» Как было не сказать, футболист-то классный и человек хороший – говорили. И тренеры с суровыми лицами включались в игру, оговаривая условие, что вину надо искупить. Прокоп искупал, свойственная в войну штрафбатам запредельность действий на чувстве вины (не одного левого хава это касалось) была одним из козырей минской команды.
Зато когда на него снисходило озарение, остановить Прокопа было невозможно. Это был футболист от Бога. Одна из легенд гласит, что Прокоп в одиночку обыграл в Куйбышеве отчаянно сражавшиеся «Крылья Советов». Дело было осенью, «Крылышки» шли под вылет и, рассказывают, сумели договориться с кем надо на спасительные два очка. Припозднившийся Прокоп (которого, бывало, искали по три дня) о планах партнеров знать не мог. И самолично куйбышевцев похоронил, положив в ворота Лисенчука (это уже факт статистики) три мяча на 46-, 54- и 77-й минутах.
Периодически Александра хватались спасать, воздействовали через супругу, вызывали маму. Втянули в эту борьбу курировавшего футбол зампреда белорусского Совмина Мицкевича. Игроку конспиративно, тайком от него самого, вшили противоалкогольную ампулу – не помогло. А потом поняли, что нет худа без добра, и приловчились эксплуатировать его врожденное и обостренное в подобных ситуациях чувство совести.
Особую роль в беде футболиста играли болельщики, не отказывавшие себе в искушении посидеть за столиком с «самим Прокопом». Болельщиков было много, а он один, бесхарактерно добродушный, боявшийся обидеть человека отказом. Впрочем, что простые болелы, когда курировавшее команду высшее милицейское руководство иной раз в неформальной обстановке подходило к звезде с предложением: «Сашок, по маленькой?»
Опытный физиолог высказал тренерам мысль, что попавшего в зависимость человека бесполезно держать, когда его повело. И на грехи закрывали глаза, зная: на поле Прокоп не опустится ниже привычной планки. По сути это была жестокая эксплуатация.
До поры он имел железное здоровье и потрясающую скоростную выносливость. На сдаче нормативов Саша выигрывал тяжелейшую дистанцию длинного спринта, а на трех километрах убегал от всех настолько далеко, что последнюю сотню преодолевал спиной вперед. Геннадий Абрамович (к слову, бобруйчанин), которого Прокопенко называл Батей («Какой я тебе батя!» – возмущался тот, – «Ну, Г-геннадий Брониславович», но один на один все равно обращался по-старому), вспоминает, как однажды на тренировку в зал приехали люди из института принимать отрезки в 15, 30, 60 и 400 метров. Завидев Абрамовича, Прокоп похвалился: «А-атец, три п-первых места из четырех. И это после п-поддачи!»
Другой раз, после очередного исчезновения, Прокоп возвращался на базу с помятым, черным лицом, виновато наблюдал за тренирующимися, а потом, указывая на Алексеенко (был в команде такой легионер), с детской непосредственностью воскликнул: «Ну я-то пил три дня – а он чего такой?»
К чести Прокопенко, он не тащил за собой готовых смотреть ему в рот молодых. Он вообще не втягивал в эти дела партнеров. Он просто исчезал.
«Чистый был парень», – скажет о нем Леонид Гарай, которому больше, чем кому бы то ни было, доставалось за подвиги Прокопа. Тот имел компанию на стороне, угощая ее в каком-нибудь ресторане и рассказывая про свои успехи. Возможно, через это самоутверждался, добирал свое вне пределов команды, где его постоянно воспитывали и шпыняли. Великий игрок, Александр никогда не ходил на организованные встречи с болельщиками – просил Гарая не брать его туда, где большая часть вопросов заведомо адресовались бы ему, а он при волнении почти терял способность говорить. В ресторанной же компании, расслабившись, переставал замечать свой дефект, а может, вправду начинал заикаться меньше.
Он был редкий, природный добряк. Массажист золотой команды Анатолий Усенко рассказывал, что, когда после матчей на базу в Стайки завозили семьи (была одно время такая традиция), кто-то лежал весь день пузом вверх, восстанавливая затраты, а Прокоп собирал детишек, гонял с ними мяч, что-то увлеченно показывал. Он сам всю жизнь оставался ребенком.
Его устроили в институт физкультуры, где Саша промучился добрый десяток лет. Неглупый, много читавший, с техникумом за плечами, он, наверное, просто вышел из возраста, когда учеба сама идет в голову. Его пытались страховать, договаривались с преподавателем, а он не выходил на остановку в назначенный час. «П-понимаешь… Наташка… – винился потом, – столько не виделись…» Ему определяли другое время, он робко входил к экзаменатору и от волнения путался в элементарном. «Вы в библиотеку записаны?» – спрашивал преподаватель, и Александр послушно брел на абонемент. Возвращался в аудиторию с книгой, экзаменатор, уже не спрашивая по предмету, раскрывал зачетку: «Что поставить?» Согласившись на тройку, счастливый Прокоп вылетал из аудитории: «С-сдал!»