Канониры дрогнули, помедлили, потом задвигались. Одни подносили заряды, другие забивали их в бронзовые пасти пушек.
Отвернувшись от площади, генерал махнул перчаткой:
— Пли!
Но артиллеристы застыли, ни одна рука не поднялась.
— Свои ведь… — растерянно проговорил один.
Стоявший рядом офицер подскочил, вырвал у него тлеющий фитиль, поднёс огонь к запалу орудия, потом к другому, третьему. Засвистела над площадью картечь, посыпались осколки. Солдаты у памятника закричали «ура», ответили ружейным огнём. Первый залп их не достал, но следующие картечины ударили прямо в строй восставших. Расплылись на снегу алые пятна. Осколки летели в толпу. Люди закричали, побежали, понесли с собой Никиту. Оборачиваясь, он видел, как офицеры старались опять построить восставших солдат, увести их с площади через Неву. Но картечь летела на лёд, он трескался, среди вздыбившихся льдин показалась чёрная вода. Лишь немногим удалось добежать до другого берега.
Люди бежали, давили друг друга. А Никита всё озирался, всё искал Кондратия Фёдоровича. И вдруг увидел его. Без шапки, в порванной шубе, лицо в пороховой саже, но — живой! Бросился к нему Никита:
— Барин, милый! — Схватил за руку, потянул за собой. Добежали до дома на Мойке, забарабанили в дверь.
Никита втащил Кондратия Фёдоровича в прихожую, крепко запер дверь на засов. Помог снять шубу.
Рылеев перевёл дыхание, отошёл. Обнял старика, сказал:
— Спасибо тебе, Никитушка, за всё! Вот беда — не вышло у нас. На этот раз — не вышло… — И попросил — Растопи у меня в кабинете камин пожарче.
Пока возился Никита с камином, барин стал ящики стола выдвигать, бумаги из них вытряхивать. Бумаги перебирал, бормотал:
— Это стихи — оставлю, прочтёт кто-нибудь. А здесь — списки тайного общества. В огонь их, в огонь, да поживей.
Никита поглядел в окно. На улицах полным-полно солдат. Скачут всадники, мимо прокатили сани. В них сидел какой-то человек, по бокам его — два конвойных. И только тут Никита сообразил, что хоть и ушёл его барин с площади невредимым, но опасность над ним нависла страшная. Царь бунтовщикам не простит, не помилует.
— Кондратий Фёдорович, что же мы с вами сидим тут, чего дожидаемся? Бежать надо. Я сейчас велю коней запрячь. Сперва в деревню, а потом ещё куда-нибудь подальше, пока всё не уляжется. Бежать надо, барин, Кондратий Фёдорович!
Рылеев поглядел на Никиту задумчиво, покачал головой:
— Нельзя мне, Никитушка, бежать. Там, на площади, товарищей моих повязали. Разве могу я сам спастись, а их оставить? Есть такая поговорка солдатская: сам погибай, а товарища выручай. А я ведь солдат, солдатский крестник.
Была уже ночь, когда пронзительно задребезжал колокольчик и в двери дома у Синего моста ударили кулаки. Еле успел Рылеев расцеловать жену, дочь. Никиту обнял:
— Смотри, береги моих! — И шагнул за конвойными. В ночь, в метель. Заскрипели по снегу сани и улетели во тьму.
КРЕПОСТЬ
На острове посреди Невы построил Петропавловскую крепость император Пётр, когда и города здесь ещё не было. Стены крепости невысоки, но под ними подвалы, во дворе — казематы. Туда и упрятал царь Николай своих врагов. Где-то там уж который месяц ходит из угла в угол тёмной камеры и Кондратий Фёдорович Рылеев.
Только в июне царь разрешил Наталье Михайловне увидеться с мужем. Никита упросил взять его с собой.
Подъехали к полосатым воротам. Миновав часовых, прошли через двор, мощённый круглым булыжником. Их встретил комендант крепости. У самых дверей их окружили солдаты. Грозно сверкнули штыки на ружьях. Заскрипела на ржавых петлях железная дверь, и во дворик вышел Рылеев, также окружённый стражей.
«Зачем же столько солдат-то, — подумал Никита. — Или боятся так Кондратия Фёдоровича, хоть и в тюрьме он сидит?» Вгляделся в барина и чуть не заплакал. Рылеев похудел, лицо бледное, под глазами круги, — знать, на воздухе бывает редко. В тюрьме бородой оброс — сразу и не узнаешь.
Жену к нему близко не подпустили — только дочку разрешили поцеловать. Так и переговаривались Кондратий Фёдорович с Натальей Михайловной через солдатские штыки. Толком и поговорить не пришлось — комендант скомандовал:
— Свидание окончено, расходитесь!
Только и успел Рылеев передать жене тонкое обручальное колечко да сказать:
— Береги Настеньку!
Наталья Михайловна при чужих крепилась, держалась, но, когда затворились за ними полосатые створки ворот, — разрыдалась.
— А может, простит его государь? — несмело спросил Никита. — Они же с товарищами доброго дела хотели, не злодейства какого?