Но было поздно, потому что он всё равно уже думал.
И думанье это укорачивало его клыки, выпрямляло спину, поднимало голову, наращивало лоб и удлиняло подбородок, выдавливая на нём симпатичную ямочку.
— Что такое? — рассуждал Обезьян. — Почему всё это происходит именно со мной? Все скоты как скоты — толкаются, кусаются, рявкают друг на друга. Наваливаются впятером на одного, сильный лупит слабого. А я — мало того, что мне уже как-то совестно вести подобный образ жизни, — я ещё должен придумывать, чем бы ещё больше от них отличиться!.. Неужели я становлюсь человеком?
Обезьян почёсывался по старой привычке и даже попытался разок вытереть нос ладонью, но тут же воздержался, признав это неприличным.
— Да, — рассуждал Обезьян, — придётся привыкать к новому положению. А жаль… Вот, скажем, дикий кабан — какой бы иэ него прекрасный человек вышел! Морда небритая, в щетине, клычища нечищеные, глазки злые, не говорит — хрюкает. Прелесть! Или, скажем, шакал. Что за человек был бы! А разве плохой человек вышел бы, например, из ядовитой гадюки? Так нет же! Живут себе все эти твари, ни о чём не думая!
Так рассуждал Обезьян, приходя к выводу, что очень опасно начать думать, поскольку от этого, пожалуй, можно и человеком стать…»
Я писал, и перо моё, повизгивая, скрипело по бумаге, вычёркивая ненужные слова и вписывая нужные, которые, если хорошенько подумать, тоже можно было вычеркнуть.
Тикк и Такк сидели на пепельнице, наблюдая за моим гусиным пером. Я писал гусиным пером потому, что исторические произведения нужно писать исключительно гусиными перьями. Но в тот самый момент, когда я об этом подумал, гусиное перо треснуло, брызнув прямо на Обезьяна, который почти уже произошёл и задумался.
— Осторожно! — крикнул Обезьян. — Я ещё не стал человеком, а вы уже обливаете меня чернилами!
— Извините, — сказал я, глядя на сломанное перо.
Обезьян тоже посмотрел на это перо и опять задумался, поскольку ещё продолжал происходить.
А я не знал, что делать. Я не умел чинить гусиные перья. Тикк и Такк смотрели на меня безразлично. Они никогда не занимались мелочами.
А Обезьян сидел и думал. Ему было необходимо поскорее произойти.
Тогда я взял обыкновенную авторучку, которой пишу сочинения на современные темы, и наполнил её чернилами.
Тйкк и Такк сидели на пепельнице с безразличным видом и ждали. У них было время. Они никогда никого не подгоняли.
Ну что же, решил я. Если моё историческое произведение получится не таким достоверным, то это произойдёт потому, что у меня сломалось гусиное перо.
И, глубоко вздохнув, я стал писать дальше.
«Итак, — писал я, — когда Обезьян сообразил, что деваться ему некуда, что вот-вот он превратится в человека, он вздохнул и пригорюнился. И в голову ему пришли стихи, потому что стихи появляются только в двух случаях — когда автор думает над жизнью и когда он над ней не думает.
Стихи были такие:
Дальше Обезьян ничего не мог придумать, потому что жизнь его захлестнула и появилось у него чрезвычайно много дел.
Пока Обезьян происходил, он взял палку и привязал к ней камень. Получился топор и как бы молоток. Потом он убил козла и закутался в его шкуру.
Получился вполне приличный костюм на каждый день. Потом он крикнул:
— Есть тут кто-нибудь? Уже кто-нибудь, кроме меня, произошёл или ещё нет?
И в этот момент послышался треск сучьев, и перед ним появился волосатый низколобый тип с угрюмыми глазами на сонной физиономии.
— Чего орёшь? — спросил тип.
— Я очень рад, — сказал Обезьян, — что живу на свете! Я уже умею делать примитивные орудия! Видишь, какой костюм я себе сшил.
Он и позабыл, этот прекрасный Обезьян, как ещё совсем недавно страдал от того, что начал думать. Теперь он радовался, стараясь не вспоминать о неприятном отрезке своей биографии. Более того, он уже относился к этому отрезку весьма критически и даже с насмешкой. Совсем недавно ему так не хотелось входить в новую неизвестную стадию своей жизни! Совсем недавно он боялся, что умрёт от неведомой болезни. И вот пожалуйста! Страхи его прошли, как будто их и не было, и воспоминания о них теперь только вызывали у него улыбку. Так всегда бывает в жизни, и я хочу отметить эту чисто человеческую черту в характере Обезьяна и с этого самого момента называть его человеком, потому что три вещи отличают человека — сомнение, решимость и умение посмеяться над самим собой.