А может, и не надо от этой жизни открещиваться? может, не зараза в ней, а совсем даже наоборот?.. А словеса всякие — это наживное, это — можно и вспомнить, и научиться — шелуха, одним словом, и, может, под шелухой этой и необходимо иметь что-то поувесистей? «Порожняк!» — и напрочь отлетит труха блудливых словопоносников; «козел вонючий!» — и не ослепят ордена, вылизанные из вышестоящей задницы; «петушара позорная!» — и обломится задрюченная псина кукарекать: «поддерживаем и одобряем!». Может, и не надо от этой меты отказываться, а наоборот, выше голову: «Мы из зоны!»
«Потом, потом… разберемся… — припрятывал, приминал Слепухин взбаламутившиеся чувства и быстро нес себя сквозь гомон барака, с шумом, чтобы не влипнуть в неуспевшего уступить дорогу раззяву, чтобы слышали и посторонились, чтобы не сшибать никого с пути, но и самому не уступить, — эх, черт! Долото навстречу…»
— Поклон победителю Проказы, — по-доброму хмыкнул Слепухин, остановившись против Долотова и выворачиваясь так, чтобы и он, слегка вывернувшись, мог разминуться.
— Куда жужжишь, Слепень? Кого ужалишь? — встречно улыбнулся Максим.
— В козлодральню за тазиком. В чистом теле — здоровее голодный дух.
— Отбой скоро — не успеешь.
— А я хоть тазик заныкаю на завтра.
— Подходи потом: у меня чаек появился — запарим.
Вот теперь Слепухин совсем в порядке… Прочно и крепко!.. Какой оползень?.. какие обвалы?..
Он толкнул фанерную дверь каптерки. Бугры, ментовские мразевки, завхоз — все козлы в сборе — не продохнуть.
— Масонской ложе «Ме», — Слепухин растопырил средний и указательный пальцы в приветствии, — от вольного народа самых свободных зеков в мире…
— Ты бы, Слепень, потише орал, — вскинулся культорг. — Тебе чего надо?
— Для кого Слепень, а для тебя — гражданин Слепухин, и только шепотом… Ты ж хоть и козел, но по культурной части шерстишь — понимать должен культурное обращение. Что это вы тут штудируете? Точите рога по книжке? — ну, смехота… Так кого забодать изучаете?
— Почти в точку, — хохотнул завхоз, — любуемся рогами, что на всех нас наточали, — он показал обложку, на которой всего-то и ухватил Слепухин, что крупным шрифтом «Режим…»
— Что это за букварь? — он протолкался к столу и зашуршал страницами.
— Режим работы ИТУ… Все по статейкам, за что нас дрючить и когда.
— Ну и что здесь изучили? за что и когда?
— А за все и всегда, — завхоз с деланным безразличием потянулся, хрустя сцепленными пальцами.
— Дай на часок.
— Не могу, сейчас Проказа заберет — это он за плиту чая дал полистать.
— Вот псина… — Слепухин перебрасывал наугад странички толстенькой книжицы, ухватывая то строку, то слово одно… — Ах, да — тазик здесь?
— Так ведь нельзя стирать, — ухмыльнулся завхоз. — Только что вычитал — серпом по белому — запрещается стирка в жилых помещениях, умывальниках и прочее, на виновных накладывается взыскание, а по-простому — вздрючка.
— Так что, завшиветь теперь?
— Завшиветь тоже нельзя — нарушение санитарного состояния и на виновных — опять вздрючка.
— А как стирать?
— В специально приспособленных помещениях, — завхоз начал выталкивать слова из-под углом вздернутой губы, и этим достигалось полное сходство с изморщенной невнятицей отрядника. — У нас при бане помещение есть.
— Да там же завшивеешь больше, в конуре той двое станут, третьему — лежать только, да и не работает ведь помещение твое с осени.
— А за этот непорядок должны быть вздрючены виновные козлы из банной обслуги… Ты не переживай: кого-то точно вздрючат, а может, и всех.
— Эй, Слепень, тебя Квадрат зовет, — в дверях торчала голова шныря.
— Иду, — и обернувшись к завхозу: — Гениальная книга. Заиграй для общей пользы, а Проказе чаем заплатим или вообще — на гвозди его, пусть оботрется…
— Пустое… все одно, долго не удержишь — отшмонают и вздрючат… вон ведь ушей сколько, — завхоз мотнул на свою же кодлу, — я и сам не рад, что ввязался — завтра уже потянут «что?», да «как?», да «кто надоумил?», да «кто дал? да «зачем читал?».
— Да ты что? — загомонилась козлячья свора. — Да мы что, не понимаем?
— Понимаете-понимаете, — хмыкнул завхоз. — Все мы все понимаем.
— Тазик-то дай, — вспомнил Слепухин и очередной раз посочувствовал Сереге. (Неплохой мужик был, а влез по дурости, развесил уши перед отрядником, раскатал губы на досрочное освобождение — и влез. Отряднику только и надо — сломать мужика. Кого кнутом, а этого — на пряник словил. Ни досрочного ему, ни в завхозах удержаться — натура не та: все старается послабить мужикам… Сковырнет его отрядник — и кичи не избежать, и наломается, и не видать потом козлячьих легкостей — паши с мужиками на равных да посильнее, и как бы похуже чего не было, ведь для мужиков все равно — козел. Козел — это навсегда. Себе Слепухин вроде зарубки сделал: не забыть завхоза, не дать братве на расправу его, когда отрядник вышвырнет из каптерки на кичу, и это самое большее, что хоть кто-нибудь сможет для Сереги сделать. Перекантуется как-нибудь в экс-козлах, но и хлебнет сполна…)