— Не хуже своих.
— Решать надо, мужики.
— Реша-ать? — протянул Савва. — Да ты ведь решил все, еще когда с отрядником штырил. Или не так? И я решил, когда отрядник щенка своего пользовать привел. И он решил, когда обещал меня из моей будки выкинуть и, если не образумлюсь, Красавцу доверить мое перевоспитание… Все все решили — чего ж дуру гонять?
— Куда ты тянешь, Савва? — зашипел Квадрат, — чтобы я свою башку и пасть сунул невесть за что? Чтобы я этим овцам, — он мотнул головой куда-то вглубь барака, — помог залупнуться и крайняком пошел? Так еще хуже будет. Что мы можем?
— Ну, можем всякое, — вставил Долото и продолжил раздумчиво. — Если дружно — можем одно, и есть надежда; если каждый за себя — можем другое и почти бесполезно, но кое-что можем, пока у них мандраж не прошел.
— Вот пока у отрядника очко играет, я и нажал на него: ларек, посылки, свиданки да и на работе чуток послабят с перепугу…
— Маловато сторговал на Павлухиной голове… — съехидничал Савва.
— Не так уж и мало, Савва. Павлуха мой башкой своей фортку-то толканул, приоткрыл, переполошил волков, фасон стараются держать, но трухают. Теперь немного вздохнем. Чего ж зарываться и рисковать тем, что Павлуха сделал? Авось и не захлопнется пока фортка-то? Может, допрут, что им это тоже не в масть?
— Чтобы не захлопнулось, кость подставлять надо, а не «авось» твое.
— Каждый за себя, — засверлил Малхаз в Савву искрученными акцентом словами. — Почему я свою кость подставлять должен? Почему я этих овец защищать должен?
— А если — тебя к Красавцу, а он — в 03?
— Меня? Красавец еще долго подумает, и отрядник — два раза подумает, и петухи из 03 — они три раза подумают, а потом сами из хаты вылетят. Я на месте Павлухи прежде своих сонников много чужих искромсаю. И братья у меня на воле — дай Бог. Меня? — они еще пять раз подумают…
— Подожди, Абрек, — остановил Долото (ни тени насмешки, а одна лишь почтительная уважительность), и Малхаз остыл. — На, а если бы Квадрата в БУР, не дай бог, конечно, или еще куда, и ты бы рулил здесь, и, значит, решал не только за себя, но и за этих… овец? и за тех, кто уже в подвале?..
— Тогда — другое дело, — Малхаз сильно растерялся. — Не знаю, Максим. Тогда — трудно… Такое кино…
— Голодовка Павлухи им все карты путает, — рассуждал Долото, — скрыть ее трудно, врачи все знают, да и не только врачи, значит, будет проверка какая-то, чтобы нашими словами все это дело похоронить. Чтобы мы подтвердили, что не было работ в выходные и в две смены, что Павел от обычных работ бастовал и, значит, наказали его правильно, а голодовка его — необоснована, ну и так обо всем. Все дело в том, что мы говорить будем при проверке этой…
— Ты их всех научишь, что ли, что говорить?
— Не наседай, Квадрат, всех и не надо.
— А ты, Славик, что тишком примолк?
— Я ж — козел. Что меня слушать?
— А по делу?
— По делу, так Долото вроде прав. Упереться надо, пока совсем кровь не выпили. Но ведь мои слова мало весят — мне всего-то два месяца до звонка, но одной ноге простоять можно, даже и в БУРе. Ну, а если бы трубить и трубить еще — честно говоря, не знаю, что бы я сам выбрал, но душа все равно бы просила — упереться.
Кто-то покашливанием предупредил о себе.
— Максим, — тихонько издали позвал завхоз, — там тебя петушок этот ждет… твой который…
— На, передай ему, — Максим достал из кармана пачку сигарет. — Нет, не надо — я лучше сам.
— Долото под пресс всех тянет, — лениво и вроде равнодушно начал Квадрат. — Пускай каждый проверкам ихним отвечает как умеет, а сговариваться незачем. Гусей дразнить — дохлое дело. Валить на Павлуху никто не станет.
— Кто не станет, а кто — как умеет, — высморкался Савва (высморкался шумно и демонстративно, мол, сморкал я на весь ваш базар).
— А Максимка-то вон как даже умеет, петушок у него — ой, какой, — поцокал Малхаз и прищелкнул пальцами.
— Окстись, Малхаз, — попытался окоротить его Савва, — он же убогенький.
— Глухой-немой? А зачем с ним разговаривать? Кто же с петушками разговаривает?
Слепухин видел этого «обиженного», который иногда часами выстаивал на морозе, дожидаясь Максима, потом брал у него, что тот давал и сразу же уходил — равнодушный и вроде насквозь замороженный: эдакий хрупкий забледыш, пацаненочек с огромными глазищами.
— Ну так до чего мы добазарились? — Максим усаживался на прежнее место.
— Тут думаем себе: «Куда Максим петушка долбит?» — засмеялся Малхаз. — Почему Максим такой таинственный? почему не расскажет друзьям про своего петушка? Может, друзья тоже интересуются петушка долбить?