— Не тебе судить.
— То есть, мол, я — не лучше?.. Это верно. Я тоже весь на вздерге живу: авось пронесет… авось другого схавают… не меня… Только я при этом рулить не лезу. Мыслишь кроликом — живи кроликом, не хватай власть. Кто где отступит на чуток — общий потолок, считай, на чуток тот же опустит надо всеми. А Квадрат твой не за себя только уступил, он всех отступить турнул — вот и прикидывай, насколько душней станет. Гнильцой он уже пошел… К звонку прислушивается. Я так полагаю: если человеком хочешь остаться и к звонку, что в хозяевой руке, ухо клонишь — слезай с рулевых…
Не так все это виделось Слепухину при вчерашнем чаепитии, и он начал спешно прокручивать тот разговор, вытягивая из него убедительные Квадратовы резоны.
— Ты же не понимаешь ничего… Залупись только сообща — таким прессом всех придавят… Максим твой на гвозди тянет.
— Ну-ну… Если без ума залупиться, точно — придавят… а вот если по уму… вдруг да нету у них такого пресса, на всех чтобы?..
— Не боись — найдется.
— Ну так пускай они пока не всех, а кого им надо, давят? как Павлуху?
— А ты бы сам попробовал, а? Тебе тут хорошо прикидывать: придавят? не придавят?.. Под крылом у опера только и вякать…
— Мне — хорошо…
Слепухин пожалел о сорвавшихся словах. Поздравил, называется… Но и он сам хорош: тоже мне — умник выискался!.. В его семейку Слепухин ведь не лезет… Нет, все равно нехорошо…
— Ладно, ты не сердись… Давай завяжем с базарами этими… Покажи лучше, чего строгаешь.
Алекс отложил натфилек, которым взял было что-то там выстругивать и, прикурив у Слепухина, примостился рядом.
— Знаешь, мне представлялось, что здешние псы уверены будто есть у меня мохнатая рука с поддержкой и от этого чуток мандражирят. А местный опер вчера что учудил? Приносит печать по техосмотру и приказывает: к утру ему такую же… Я на дыбы, мол, не умею, да и — уголовщина новая, ну, он мне и рассказал, кто я такой и куда он меня вывернет… Так что чихали она на все мохнатые руки, знают, что успеют концы упрятать и отмазаться от всего… Я тут еще газету в сортире прочитал старую: в пол-листа рожа этого американского индейца, которого вся наша страна от родной тюрьмы защищает, прямо ночей не спит никто, как бы Петиера этого вызволить… Так представляешь? — рожа в фотографию не влезает и волосья до плеч, наверное, разрешено им… и одежда вольнячья, и сообщает по телефону в Москву, что и дальше будет бесстрашно бороться… Меня за письмо, вольным переданное, в подвале сгноят… А еще петух этот индейско-американский картины в камере рисует и волнуется, что видит хуже прежнего… Ну? Краски, значит, ему дают. Рисовать ему, значит, разрешают, не тайком под шконкой малюет?.. времени, значит, тоже навалом… и вся наша страна за него испереживалась, подписи тысячами собирают… А до своих никому дела нету.
— Да ладно тебе — лапша все это… Печать-то выстрогал?..
— А куда ж я денусь? Вот она, родимая… Статья 196 — два года. Ладно, ты на денюху-то придешь?..
— Не получится… Беготни сегодня — выше крыши. Я постараюсь, — смягчил Слепухин, видя огорчение Алекса (теперь-то он полностью превратился в насупленного паренька из другой совсем, никогда несуществовавшей, приснившейся жизни)… — Я постараюсь, но если что не склеится — не сердись и дольше отбоя не жди. На всякий случай — поздравляю. Ну, и удачи тебе…