Петрович уже плотно закопался в теплых мечтах, в мягком домашнем кресле, среди милых ему филателистических причиндалов перед кипой кляссеров, и это навевало на динамичного Слепухина зевотную скуку. В то же время толстый палец подполковника, колбасно перетянутый дважды тугими складками, сулил не бог весть какое, но развлечение. К сожалению, сам подполковник напрочь забыл, для какой надобности выторкнулся его многозначительный перст.
Слепухин вместе с ним хмуро глянул на режимника, сбившего тонкую мысль своими попрыгуйчатыми фантазиями, потом медленно снял шапку и запустил оставшийся не у дел палец вместе с остальными четырьмя в густую седину. Эта красивая седина была особой гордостью замполита, и мысли его привычно перепрыгнули к сожалению о том, что совершенно несправедливо такое положение вещей, когда полковник обладает папахой, а подполковник вынужден носить позорную шапку. По управлению среди множества разных слухов пробивался и милый сердцу слушок о скором изменении формы, и вот тогда-то, возможно… Ох, уж эти слухи… большинство из них были тревожными и неприятными даже, вернее, непривычными, и замполит побаивался, что окажется не слишком ловким в усвоении этих новых формулировок, и здесь-то на последнем шаге к все той же папахе кто-то более языкастый его успеет обойти… Ведь вся эта шумиха только и устроена языкастыми для более быстрого продвижения…
Тут уж совсем кстати всплыло недавнее раздражение на этого, ну как его… на мразь эту из этого отряда… в общем, на баптиста этого… или не баптиста? вроде какой-то адвентист? В общем, неважно — все они баптисты. И тут же раздражение перекинулось на хозяина: это ведь он приказал со всей религиозной мразью без него ничего не решать — тоже прикладывает свое волосатое ухо к новым слухам… Да не будь приказа этого дурацкого, сидел бы уже поп затруханный на киче…
Замполит Слепухин с клокотанием где-то пониже желудка вспомнил, как в ответ на самые проникновенные воспитательные слова трухлявый поп так несправедливо лягнул его тогда.
В субботу пригласил замполит в кабинет свой обтерханного этого… этого баптиста, и внимание ему оказал, как равному даже. Усадил через стол от себя и хотел отечески наставить на истинный путь, прояснив его одурманенные мозги, прочистить… Да, именно отечески! И неважно, что он и не старше баптиста. Дело не в возрасте, а в мировоззрении.
Замполит долго рисовал на листке, сопя в напряжении непривычного дела, а потом принялся объяснять вполне получившийся рисунок недоразвитому попу.
— Это вот кремлевская стена и дорогие каждому человеку кремлевские звезды (ну, право, на рисунке можно бы узнать и без пояснений, но темный этот и недоразвитый только после объясняющих слов протянул равнодушное «А-а… понятно»). А это вот лебедка… Видишь? вот здесь — в уголочке… И вот этой лебедкой враги всего прогрессивного человечества пытаются тебя утянуть от наших звезд. Враги — они ничем не брезгают и готовы одурманить даже религиозным опиумом — им главное утянуть тебя, оторвать от народа. Нет, ты понял? понял? А советский человек должен быть всегда начеку и любым проискам отвечать решительным «руки прочь». Тебя вот подловили, но надо найти в себе силы и… в общем, решительно… Вот у тебя, я слыхал, на воле и машина даже была… А это все те же вражеские происки — откуда у простого человека может быть машина? У меня вот нет — я пешком хожу. Ты думаешь, если бы я захотел машину — мне бы враги ее не подсунули? Но я говорю им решительно «нет»… Ты скажи, скажи — почему у меня нет машины, а тебя есть?..
— Пьете, наверное, много, — разлепил губы баптист. — Пить не только вредно, но и накладно очень…
Разве можно такое простить? Такой вражеский выпад!?
Слепухин осознал, что обида, нанесенная этим выродком была много глубже, ударила, можно сказать, в самое сердце… Еще в начале своей безоглядной деятельности замполит вылепил свой собственный образ пламенного борца с чистым сердцем, то есть нет, — это руки чистые, а не сердце… В общем, сильно помог тогда замечательный писатель Лев Шейнин… Вот ведь и среди еврейского племени могут быть по-настоящему замечательные люди… Одним словом, почти всю жизнь выстроил замполит по-начертанному. Только одно никак не получалось — не писали ему бывшие зеки благодарственных писем… Да что с этих мразей взять! разве у них могут быть настоящие понятия?! Однако, письма для образа были очень нужны… Пришлось самому натренироваться в письмописании. Сначала он освоил совершенно разные подчерки (или почерки? нет, конечно — подчерки), писал и на машинке, по-разному подписывал, насобачился в описаниях трогательных историй и обязательно с поклонами и благодарностями от «любящей вас жены и маленьких детишек»… Письма эти замполит посылал себе из каждого встреченного в отпуске почтового ящика, а потом часто их перечитывал сам и жене, и гостям. Случалось, в исключительно воспитательных целях, читал и зекам с маленькой надеждой намекнуть им, как они должны поступать, с этой же воспитательной целью хотел в конце беседы зачитать некоторые особенно удачные и баптисту этому, тем более, ходят слухи, что таких, как он, могут скоро отпустить… И после всех его планов — «Пьешь много»… Таких не выпускать надо, а уничтожать полностью, чтобы не заражали здоровое общество!.. это же мразь конченная!..