В том, чтобы доставить заранее оговоренный заказ в течение трех дней, в общем, я не видела ничего необычного. Мы с Антоном сами не любители тянуть время, потому что нам тоже не хочется лишнего риска. Обычно все проходит гладко, Антон умеет работать с людьми. И в сроки мы укладываемся — если, конечно, не возникнет форс-мажора или продавец не перенервничает и не начнет делать глупости. Это иногда бывает, особенно с людьми неопытными и патологически честными. Наш продавец, кстати, когда-то уже работал с Антоном и не должен был слишком беспокоиться. Но как все обернется на самом деле, я заранее никогда не знала, и мне это нравилось.
Ехала я в плацкарте — купейным вагонам не доверяла, а в автобусе меня всегда мутит. Для полного счастья мне досталось боковое место, и теперь я сидела за столиком, открыв нетбук, читала биографию живописца, смотрела репродукции и терпеливо сносила тычки от всех проходивших мимо пассажиров.
Антон утверждал, что никаких проблем с заменой и доставкой не должно возникнуть даже на горизонте, настолько эта картина была малоизвестна… Нам заказали полотно Порфирия Бесчастного — художника-самоучки родом из провинциального Северо-Каменска. Он всю жизнь проработал горным инженером на медных рудниках и умер — точнее, пропал без вести — во времена Гражданской войны. С тех пор его полотна пылились в запасниках местного художественно-краеведческого музея. Бесчастный и не выставлялся нигде, кроме родного города. Заказать одну из его картин — все равно что страстно возжелать в личную библиотеку сочинение пятиклассника из соседней школы. Это если основной ценностью полотна считать известность живописца. Если же смотреть на ценности другого плана… Бесчастный, конечно, не был техничным художником. Рисовал он слишком наивно, слишком символично, слишком отвлеченно для того, чтобы его поняли. Смысл его картин нуждался в дополнительном раскрытии, толковании — и в этом он опередил свое время. А еще в его работах чувствовалась странная притягательная сила. И тот скрытый пласт, отпечаток личности — словом, то, что я умела воспринимать, а все остальные нет, — вот этот не считываемый человеческим сознанием слой полотна потрясал. Я один-единственный раз видела картину Бесчастного в антикварном салоне в Екатеринбурге и отпечаток личности художника, ауру, биополе — назвать это можно по-разному — запомнила крепко. Порфирий Бесчастный был очень нестандартным человеком. Может быть, даже не очень здоровым.
Клиент заказал у нас одну из самых странных картин этого странного художника — «Хаос». Даже плохая репродукция производила впечатление — а других репродукций я не нашла. Эта была скопирована с сайта Северо-Каменского музея.
Я вздохнула и еще раз открыла нужный файл в нетбуке. Поначалу полотно казалось мешаниной разноцветных точек: красных, синих, желтых, черных… Спустя минуту взгляд начинал выхватывать из пестроты знакомые контуры: вот дом, вот дерево, вот человек… вот какое-то фантастическое, несусветное животное… Контуры множились, сливались, перетекали один в другой — и через пять минут вы отворачивались, чувствуя, как кружится голова. Думаю, что, если пересилить себя и смотреть на картину подольше, можно увидеть в ней что угодно. Только это пока никому не удалось.
Оригинал полотна хранился там же, в Северо-Каменске. Жаль, что электронная копия не несла в себе отпечатка мастера. А то бы и ехать никуда не пришлось… Антон много раз пытался выяснить, как именно я определяю, кому принадлежит то или иное произведение искусства, но мне и самой трудно это объяснить. Нет никакого голоса, шепчущего в голове, никакого цвета, никакого звука. Есть просто ощущение, невыразимое словами. Чувство соответствия или несоответствия. Пожалуй, ближе всего к нему могла бы быть интуиция, но ведь интуиция порой лжет. А мое шестое чувство не солгало ни разу.
Бывало, что мы с Антоном рисковали, но риска я не любила. Нет, не так, — я не любила пустого риска. Мне нравилось время от времени щекотать нервы, ездить в разные города, общаться с людьми и при этом хорошо и без напряжения зарабатывать.
А главное — никакой ответственности. Одно название — эксперт… Через два года после университета. Но ни заключений писать, ни подписей на них обычно мне ставить не приходилось. Мы с партнером занимались тем, что можно назвать подпольной экспертизой. Я оценивала те вещи, о которых по правилам следовало бы сразу сообщать в полицию, а Антон находил нам заказчиков. Иногда он и сам подряжался на какое-нибудь непыльное дело, вроде нынешнего. Я должна была оценить полотно и ситуацию на месте, пообщаться с продавцом — а потом на сцену выходил мой партнер с профессионально сделанной копией. И все. Кому придет в голову проверять на подлинность полотно очень, очень малоизвестного и непрофессионального живописца? Если кому и придет, то весьма нескоро.