Я и сейчас не знаю, что это был за парень, даже имени его не помню. Но встреча с ним имела для меня решающее значение. Когда он предложил мне выпить что-нибудь в гостинице, я испугалась — меня страшила роскошь. До этого я никогда не выходила за пределы своего окружения, а Кабана в Лас-Вегасе — только для богатых.
Он взял меня под руку и повел к Кабане. Может быть, он не понял, что мне так мало лет, а я со своей стороны делала вид, что эти места давно мне знакомы. Он был из очень богатой семьи, ездил на огромной машине, и гостиничная прислуга обращалась к нему с особым почтением.
Я веселилась в тот день как никогда. Мы посидели во внутреннем дворике, потом он взял для меня напрокат купальник, и мы наслаждались прохладной водой бассейна, как все богачи, которые проводили там время. Потом он стал приставать ко мне, уж очень мне, наверное, шел этот купальник, так что даже жалко было с ним расставаться. Однако мне не хотелось, чтобы молодой человек трогал меня: я пошла с ним только потому, что у меня было желание развлечься. Мне с трудом удалось от него отделаться. Под каким-то предлогом я распрощалась, оставив выдуманный адрес, чтобы он писал мне, и он проводил меня на вокзал: я сказала, что уезжаю. Оттуда я пошла домой пешком. Вы бы видели меня в тот момент: я шла, как по облаку, парни вдоль дороги свистели мне вслед: тогда, в шутку, я стала покачивать бедрами. Я была взбудоражена. Я строила планы, один фантастичнее другого. Свист парней убедил меня, что, пользуясь своей привлекательностью, я могу чего-то добиться. Я не собиралась ни продавать ни своего тела, ни вступать в связь с мужчиной, который мог бы содержать меня. Меня занимали совсем иные мысли. Я увидела, что нравлюсь, и мечтала отомстить отцу, опустошив бумажник какого-нибудь мужчины. Природа дала мне для этого все средства. Я не намеревалась идти по стопам моей матери. Подходя к двери дома, я имела уже готовое решение. Я во что бы то ни стало накоплю два-три миллиона долларов. Мне казалось, что единственная стоящая вещь — это бабки. Во что бы то ни стало я должна была добиться независимости.
Однако я забыла о времени. Мой отец был уже дома. Продолжая грезить наяву, я вошла в дом. Он встретил меня как всегда с ремнем наготове: в окно он видел, как я шла, качая бедрами. Он не мог догадаться, что это был мой вызов обществу, он думал, что я хочу нравиться парням. Он втащил меня вверх за волосы, но я была уже не та. Я возмутилась: я отбивалась и царапалась. Но он-то ведь был в двадцать раз сильнее.
Я лежала голая на кровати, вся в крови. Если бы в тот вечер у меня был пистолет, я бы его пристрелила. Больше он меня не бил: через две недели мама занемогла и вскоре умерла в больнице. Ее уже много лет мучила язва двенадцатиперстной кишки, и она скрывала это от нас, потому что отец презирал больных и их слабость, а я стала бы волноваться. Как бы там ни было, у мамы произошло прободение язвы, и врачам не удалось ее спасти. В день ее похорон отец снова напился. Без нее, своей верной рабыни, ходившей за ним восемнадцать лет, угождавшей ему, кормившей его, укладывавшей его десятки раз в постель, когда он напивался до беспамятства, стиравшей на него, и штопавшей его белье, и из шкуры вылезавшей, чтобы свести концы с концами — без нее он оказался потерянным. Он чувствовал себя, как марионетка, оставшаяся без нитей. Весь гнев его угас. Никто из женщин не стал бы заботиться о нем, как мама. И он осознал это, но слишком поздно.