— Что ты сказал?!
— Это не я сказал, мирза. Так говорит Ходжа Ахрар, великий пир, благочестивый старец суфийский. Я только тень его. Он же давно называет Улугбека кафиром, ибо только неверный может смеяться над кораном и нарушить законы шариата. Другие же шейхи говорят, что Улугбек — шайтан и богохульник.
На миг, на какой-то мелькнувший миг сердце мирзы сжалось. Разве не он, Улугбек, дал тебе жизнь? Имя и гордую кровь тимурида? Или не он пришел на помощь, когда враги заточили тебя в крепостную башню? Может, кто-то другой назначил тебя правителем богатой области и прекрасного города, который не устают воспевать поэты? Не ты ли плоть от плоти его, и разве Герат не часть державы его? Почему же и не распорядиться ему этими сокровищами и деньгами, если сын плоть от плоти его? Почему бы и славу его не отдать другому, если тот, другой, тоже плоть от плоти его? Пусть же делает он, как считает нужным, ибо печется не о благе своем. Пусть непонятны его пути и высоки неведомые цели. Доверься ему, и будет благо. Если же постигнет его неудача, оплачь ее вместе с ним, ибо ты сын — плоть от плоти его, и его неудача — твоя неудача.
Но так краток был этот миг сомнения, так неглубок тоскливый укол в сердце, что мирза не захотел к ним прислушаться.
— Говорят, что таких сокровищ, которые собраны тобой в башне, мирза, никогда не видели даже на рынках Багдада и Дамаска, — сказал калантар, огладив бороду.
— Не даешь мне забыть мое унижение, дервиш? Зря стараешься. Я ведь и так не забуду.
Принц взял обеими руками чашу с густым самаркандским вином и стал пить, захлебываясь, жадно, как истомленный путник, добравшийся до колодца в пустыне.
Быстрые черные струйки сбежали по его запрокинутому подбородку. Частыми каплями сорвались они с куцей бородки и лениво расплылись вишневыми пятнами на белом шелке халата.
— Когда приходит хамр[33], уходит хилм[34]. Коран предостерегает нас против вина.
— Поучаешь меня?
— Я только тень ишана. Святой человек, легко читающий Книгу судеб, словно заглянув в чашу Джамшида[35], видит в вас будущего государя.
— Какого государя?
— Мусульманского государя. Такого, каким был дед ваш, благочестивый Шахрух. И он воздерживался от вина, как подобает мусульманину.
— Он воздерживался и от управления страной, предоставив это моей властолюбивой бабке Гаухар-Шад-ата и вам, почтенные муллы, улемы и калантары. О, Тимуру вы не указывали, что ему пить: кумыс или вино! Слышишь: я буду править сам!
— У каждого свой путь в небе — у кречета, сокола и орла. Молодой орел взлетит еще выше, чем Тимур — повелитель вселенной, а нам останется лишь целовать его сверкающий след. Но пока… Не от вина я хочу уберечь будущего владыку мира, а от дурной молвы. Пусть пьет на здоровье, если разум его остается ясным. Не надо лишь чашу свою выставлять напоказ. Вот опять ваш отец Улугбек-Гурагон. Весь Самарканд и вся Бухара только и говорят о его изумительном саде. У всех на устах этот Баги-Мейдан, раскинувшийся у подножья холма Кухек. Там мирза отдыхает от трудов земных и ночных звездных бдений. Там он пишет свой зидж[36], богомерзкую книгу о звездах. Нет, наверное, человека, который бы не видел его там с чашей в руке. Разве так надлежит государю являть свой лик перед чернью?
А сотрапезники правителя? Не каждый амир или визирь попадает в тот раю подобный сад.
— Зато нищие поэты, всякие неотесанные горланы и богохульники там первые гости, — усмехнулся Лятиф.
— Не гости — хозяева! И конечно, все эти его звездочеты — астрологи и математики. Без них он и шагу ступить не может. А они-то и есть первые богохульники. Если поэты только издеваются над верой и прославляют вино, то эти его мауляны всерьез отрицают — прости мне аллах эти слова! — бытие самого аллаха и вечную жизнь пророка его Мухаммеда. И должен сказать тебе, мирза, народ этим очень обижен. Так разве правильно будет, если и мирзу Абд-ал-Лятифа станут видеть у мехов да кувшинов с вином? Не секрет, что у нас в Самарканде свободнее смотрят на мирские утехи, чем в других государствах пророка. Все немного грешны, все охочи до сладостной влаги, веселящей сердце. Но пусть народ видит, что молодой государь чтит религию, на которой стоит государство. Ныне, когда правитель Самарканда преступает запреты ислама, нарушает обычаи, это особенно важно. Пусть поэты читают стихи у фонтанов, пусть струится вино и под чинарами пляшут обнаженные пери — кто б поставил все это в вину Улугбеку? Но его разговоры о боге, о звездах, о мирах во вселенной, эта обсерватория — капище зла! Тут сливается все воедино. Если ж ты, молодой государь, своей жизнью дашь пример почитания корана, все преграды падут перед тобой.