— Мирза Улугбек и верный его сокольничий! — Сундучник кивнул головой вслед всадникам. Насыпал на кусок лепешки горку риса и протянул присевшему рядом студенту медресе.
Тщательно обсосав острую косточку и вытерев жирные пальцы о засаленный синий халат, он с сожалением посмотрел на свой хлеб. На ломте его лепешки осталось лишь немного риса с красными глазками моркови и разваренные волокна зеленой редьки. Мяса уже не было. Да и много ли мяса в базарном плове, что покупают сундучники? Смахнув рис с лепешки прямо в рот, студент спросил:
— Кто едет, почтеннейший?
— Мирза Улугбек, говорю, с сокольничим. Там, в конце улицы…
Но только четкими силуэтами из черной бумаги виднелись два всадника, скакавшие прямо на вечернюю зарю.
— И это правитель всего Мавераннахра! — покачал головой студент, и конец его грязной чалмы согнал со стены разомлевшую муху. — О, какой позор! Без свиты, без охраны, как купец или, извините, ремесленник. Разве так надлежит вести себя государю? Где пышность, величие, блеск? Где суровость, я вас спрашиваю?
— Но… он добрый человек, — вздохнул сундучник.
— О, правитель не может быть добрым. При Тимуре народ в строгости держали. Ни воров, ни кафиров, ни богохульников — никого не осталось. А теперь? Казнят редко, притом без всякой пышности. Словно это не казнь, не назидательное действо, не праздник, а так… что-то досадное, с чем лучше поскорее разделаться. Оттого нищий дехканин себя господином мнит, исчезло почтение к власти. Бояться государя перестали. А нет боязни — и уважения нет, и послушания тоже! «Добрый, добрый…» Не добрый, а просто никудышный государь.
— Вам виднее, вы человек ученый, — снова вздохнул сундучник и поставил пиалу на землю.
— Ученье ученью рознь, — назидательно поднял палец студент и, словно по рассеянности, положил на свой ломоть еще горсть плова.
— Воды! Кому холодной воды? Чистой, сладкой, холодной воды! — провел ослика с кувшинами водонос.
— Есть ученье богоугодное, — жуя, поучал студент, — такое, как, скажем, у нас в медресе, а есть богопротивное, что процветает в Бухаре, в медресе Улугбека. Он велел там высечь на дверях слова: «Стремление к знанию — обязанность каждого мусульманина и мусульманки». У мусульманина одна только обязанность: прославлять аллаха. Остальное — от иблиса. Пророк учит: «Женщины вырастают в думах только о нарядах и бестолковых спорах»[44]. Улугбек же хочет, чтобы они стремились к знанию. Он разрушил порядок, веру хочет разрушить, разрушит и государство. Попомните мои слова. Нет, при Тимуре было лучше.
— Но разве могли бы вы так отзываться о Тимуре, как говорите сейчас о мирзе? — спросил сундучник.
— Тьфу! — И студент, сунув за пазуху кусок лепешки, взял с земли свою истрепанную книгу. — В том-то и беда, что порядка и строгости нет в государстве. О Тимуре даже думать плохо боялись.
Он поднялся, отряхнул себя сзади и собрался идти.
— Вы знаете, что сегодня этот богоотступник не пожелал почтить гробницу святого Кусама?
— Да-да, — поцокав языком, согласился сундучник. — Об этом все говорили после вечерней молитвы.
— О! — указуя перстом в небо, покачал головой студент. — Если бы люди только знали, на что способен этот богохульник! Он… — Студент наклонился к самому уху сундучника и жарко зашептал: — Он плюнул на священные камни и при том расхохотался.
— Аллах акбар! — ужаснулся сундучник.
— Да, почтеннейший. Плюнул и расхохотался. Но тут раздался голос нашего вечно Живого Царя: «Не быть кафиру правителем Самарканда».
— О, аллах, что творится в нашем городе! — закатил глаза сундучник.
— Тише, тише, — зашипел студент. — Не привлекайте внимания. Послушайте, что было дальше. Все это собственными глазами видел и слышал своими ушами один калантар из братства молчаливых и постигающих. Этот благочестивый человек заметил, как пошатнулся и побелел Улугбек, услышав голос из каменного склепа. Сломя голову кинулся он прочь от гробниц Шахи-Зинда. А калантар узрел тень самого святого Кусама. «Поведай людям все, что видел здесь, — велел ему святой, — и пусть каждый, кто узнает об этом, расскажет остальным. Тогда только забуду я оскорбление, которое нанес мне Самарканд в лице своего правителя». И еще сказал калантару святой, что не будет счастья самаркандцам, пока кровью не смоют они оскорбление святынь Шахи-Зинда. Не удивительно, почтеннейший, что вы не продали сегодня ни одного сундука. Завтра тоже, верно, так будет. Пока все самаркандцы не узнают правду о посещении Улугбеком мавзолеев Афросиаба, не будет удачи ни в торговле, ни в ремесле. Так что торопитесь, почтеннейший, исполнить волю святого Кусама.
V
Один только враг — это много, беда,
А сотни друзей — это мало всегда.
везды уже заблестели на небе, и месяц набрал полную силу, когда Улугбек и верный его Али-Кушчи подъезжали к подножью холма Кухек. Здесь, на этом знаменитом холме, по велению Улугбека в год Хиджры 832[45] была построена обсерватория, равной которой не было в то время ни на Западе, ни на Востоке.
На скальном грунте, у самого арыка Абирахмат построил Улугбек громадную круглую башню и покрыл ее самыми лучшими изразцами, на изготовление которых ушло много золота, серебра и бычьей крови. И так чиста, так глубока и прекрасна вышла глазурь, что даже при свете звезд, когда голубая нить неотличима от белой, был виден цветной узор.
«К северу от Самарканда, с отклонением к востоку, было назначено подходящее место. По выбору прославленных астрологов была определена счастливая звезда, соответствующая этому делу. Здание было заложено так же прочно, как основы могущества и базис величия.
Укрепление фундамента и возведение опор были уподоблены основанию гор, которые до дня страшного суда обеспечены от падения и предохранены от смещения. Образ девяти небес и изображения семи небесных кругов с градусами, минутами, секундами и десятыми долями секунд, небесный свод с кругами семи подвижных светил, изображения неподвижных звезд, климаты, горы, моря, пустыни, и все, что к этому относится, было изображено в рисунках восхитительных и начертаниях несравненных внутри помещений возвышенного здания, высоко воздвигнутого. Так, воздвигнут был высокий замок, круглый, с семью мукарнасами[46]. Затем было приказано приступить к регистрации и записям и производить наблюдения за движением Солнца и планет. Были произведены исправления в новых астрономических таблицах Ильхани, составленных высокоученым господином Ходжой Насир-ад-дином Туси, чем увеличились их полезности и достоинства…»[47]
Резвый ахалтекинец мирзы уже почуял прохладу арыка и, прядая чуткими ушами, уловил далекий звон тугой струи в кувшине, а хозяин его различил в ночи белое покрывало красавицы, изогнувшейся над быстрой водой. Али-Кушчи на соловом своем карабаире[48] еле поспевал за Улугбеком. В клубах удушливой пыли летели всадники, высекая искры подковами сытых, нетерпеливых коней.
Запахом свежей листвы и мокрой земли повеяла ночь, когда подъехали они к подножью холма. На излуке арыка под старым карагачем приютилась тихая чайхана. На коврах возлежали богатые дехкане из окрестных деревень, мелкие ремесленники и мастера, состоявшие при обсерватории, молодые математики и астрономы.
Ароматный кок-чай, свежую лепешку, арбуз или зимнюю дыню с твердой, цвета обожженной глины кожурой да кувшин мусаляса (густого вина Самарканда) — вот все, что мог предложить чайханщик Али своим постоянным посетителям. Зато каждый знал, что после утренней первой молитвы у Али уже готова горячая похлебка из требухи, жирная и клейкая, сулящая здоровье и бодрость до глубокой старости, а сытость — до следующего утра, когда ни свет, ни заря на заднем дворе чайханы разведут огонь под котлом и станут толочь чеснок в ступе для соуса, которого каждый кладет в похлебку по вкусу, кто сколько хочет.