— Почему? — спросила Кэндис.
— Гленн знает, почему. Именно поэтому он здесь.
— Я здесь, — невозмутимым голосом ответил Гленн, — чтобы арестовать тебя и допросить касательно убийства моего отца.
— Нет, ты здесь вовсе не за этим. И тебе не нужно меня допрашивать. Я убил его. — Фило приподнял бровь. — Как я вижу, ты не удивлен. — Он подошел к камину, взял кочергу и пошевелил поленья. — Мы не нравились твоему отцу, и он не одобрял то, чем мы занимаемся здесь, — сказал он, его лицо освещало пламя очага. — Джон терпел нас только из-за твоей матери. Вот почему она не привезла тебя сюда, когда ты был ребенком. Джон заставил ее хранить все в тайне до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать. Он не имел никакого права забирать тебя у нас. Ты принадлежишь обществу. Ты нашей крови.
Все встало на свои места. Двадцать лет назад кто-то кричал: «Он нашей крови!» И его отец сказал: «Держись подальше от моего сына, или я убью тебя».
— Значит, ты отомстил, — произнес Гленн, не сводя глаз с запястья Фило. Мог ли он взорвать бомбы с этого устройства?
— Отомстил? Да, но я сделал это еще и для того, чтобы Джон больше не мешал нам. Ради твоей матери. — Фило поставил кочергу на место. — Когда Джон поведал мне о своих догадках о наличии связи между Звездой Вавилона и утраченной книгой Мариамь, последней недостающей частью Библии, я понял, что Свечение уже близко. Я не мог допустить, чтобы Джон был жив, когда вернется Ленора. Это сбило бы ее с толку. К какому мужчине пойти: к тому, за которого вышла замуж, или к тому, которого она любила?
Гленн озадаченно взглянул на него.
— Моя мать мертва.
— В Свечении мы все воссоединимся.
Они пристально смотрели на Фило, Кэндис — изумленным, непонимающим взглядом, Гленн — в полном замешательстве.
— Великое Свечение! — вскричал Фило. — Есть тысячи пророчеств о нем. Наш общий предок Александр не был единственным избранным. Мы нашли упоминания Свечения в религиозных писаниях культур, разделенных тысячами миль и многими веками. По всему земному шару — от пигмеев Центральной Африки до индейцев Калифорнии, от жившего в двадцатом веке шведского физика Лундегарда до коптского монаха из десятого столетия — умы независимо друг от друга размышляли об одном и том же: Бог снизойдет в свете, когда человечество будет готово.
— А бомбы? — спросил Гленн, осматривая комнату в поисках возможности отвлечь и скрутить Фило.
— Ты знаешь, чем занималась твоя мать, приехав сюда? Она изучала работы Ипатии из Александрии, женщины-математика из пятого столетия. Твоя мать посвятила свою жизнь уравнениям и теоремам Ипатии, ища в них свидетельства о Боге. После религии и философии наука является следующим эволюционным шагом в процессе воссоздания сущности Бога. С каждым веком мы получаем все больше знаний. Первобытные люди, обитавшие в пещерах, считали луну божеством. Тридцать пять лет назад на Луну ступила нога человека. Галилея бросили в тюрьму за приверженность гелиоцентрической теории мира. Сейчас мы знаем, что существуют другие планеты, вращающиеся вокруг своих солнц. Сто лет назад физики заявили, что наука исчерпала себя и больше нечего изучать или исследовать. Но потом были открыты квантовые частицы, и родилась совершенно новая наука. Что ждет нас после субатомной реальности? Что же это может быть, как не Бог? И настанет день ангелов и квантовых частиц, кварков и звучания труб. Религия объединится с наукой. Венчание, в котором Творец сольется с Великой Материей, и человечество будет присутствовать при этом!
— Я тебя понял, — подтвердил Гленн. — Отключи бомбы.
Раздался легкий стук в дверь, и вошла Милдред Стиллвотер с чайным подносом. Положив его на старинный кофейный столик из красного дерева, она расставила четыре чашки из костяного фарфора, украшенные розами. Чашки звякнули в блюдцах.
— Выглядит бесподобно, дорогая, — сказал ей Фило. — «Эрл Грей». Единственный чай на этой планете, который могут пить цивилизованные люди. Знаешь, что придало бы ему еще лучший вкус? Несколько листиков свежей мяты. Из нашей теплицы.
— Да, Фило, — согласилась она. Но сначала повернулась к гостям. На Милдред был желтый кардиган поверх твидовой юбки и белой блузки. — Похоже, ты удивлена, — сказала Милдред, взяв холодные ладони Кэндис в свои руки. Глаза ученого улыбались за стеклами очков, что придавало ей совиный вид. Из-за волос, собранных в тугой пучок, ее голова выглядела маленькой и круглой. — Ты не знала, что я вхожу в общество? Мой отец был его членом. Наша родословная восходит к седьмому веку.