Ты подумаешь, откуда у меня о земле такая забота? При монастыре я садовником служу. Невысокий чин, но и до него дослужиться надо. Я своим травкам и яблоням вроде игумена. Я за них молюсь, оне обо мне. Каждый добрый злак, древо или цвет имеют свою душу и богом отведенное место, а хитник-сорняк, чертово семя, везде цепляется, без принципов и моральных ограничений. Трудно сор из земли корчевать, лучше бы вовсе не подпускать к добрым посевам, в зародыше выжигать.
— Хорошо говоришь, отец. Шпалере бы твою лекцию послушать. Кровь-то человеческая — не водица, не травяной сок.
«Москвичок» Севергина бодро пылил по сельскому тракту. Еще один поворот, и вынырнет из молодого сосняка высокий конек его усадьбы: «Конь на крыше — в избе тише». Хотя куда уж тише. Края эти до сих пор были тихи и первозданно чисты, как чиста, молчалива и серьезна северная природа. Давно подмечено, что не только внешность, но и характер и тонкую суть человека ваяют окрестный пейзаж, состав почвы и вовсе неведомые земные и звездные токи. Севергин, как коренной северянин, был стоек и терпелив, и когда воцарился на Руси Царь-Доллар, и многие его сотоварищи соблазнились скорым и неправым прибытком, заискивая перед скоробогатыми, он оказался под зеленым абажуром опустевшей библиотеки и заново лопатил школьную науку. С год работал сельским участковым и готовился к поступлению в академию. С мужицким упрямством тянул службу и подворье и, несмотря на молодость, вскоре стал самым крепким хозяином в округе. Здесь и женился самым неожиданным и даже романтичным образом, словно некий ангел коснулся крылом его судьбы, и суровая нить заискрилась радужным шелком.
Глава 2
Ключ жизни
Закрыт нам путь проверенных орбит,
Нарушен лад молитвенного строя,
Земным богам земные храмы строя,
Нас жрец земли земле не причастит…
Ранняя литургия подходила к концу. Всем миром пропели «Символ веры». Голоса сливались в древнем и мужественном исповедании. Этот глас родился во времена апостольские в мрачных римских катакомбах, где правили свои тайные службы первые христиане. Через триста лет, после возвеличивания церкви, «Символ веры» был утвержден как единое учение, но сохранил свой героический строй и торжественность гимна.
Через открытые окна веяло сырой утренней свежестью. Кадили густо, щедро. В синих клубах ладана подрагивали талые свечи. Важно, мерно, глубоко гудел колокол. По умиленному вздоху и особой тонкой бледности на лицах прихожан, по блеску их глаз владыка Валерий читал чувства своей паствы, впитывал их и наполнялся силой и вдохновением. Стоя на солее у Царских Врат, владыка удерживал в фокусе своего внимания сразу сотни лиц, но всякий раз, окидывая взглядом собрание верующих, он с легкой досадой убеждался, что в храме «опять одни бабы». И это было правдой. Множество женских лиц с надеждой и робостью взирали на владыку: бледные, точно фарфоровые, отроковицы, нарядные, скромно подкрашенные мирянки, смиренно-тихие, рано поблекшие подвижницы веры, среди них темнели отрешенные старушечьи лики. Многие плакали, не утирая слез, это усталость долгой службы уступала место душевному миру и сладкому успокоению.
Владыка любил эти минуты всеобщего воодушевления и искренности. Благодаря таким «удачным» службам крепла и упрочивалась его слава «народного батюшки». Умнейший из иерархов; волевой, кипучий, он твердой рукой вел церковную колесницу и как опытный возничий управлялся и с грубой сыромятной вожжой, и с тонкими серебряными удилами. Одним легким движением он мог до крови разорвать губы строптивому коньку или ласково огладить, воодушевляя на послушание. Проповеди его, жесткие и обличительные, рождали трепет и устрашали, но в общении с верующими он был милостив и тактичен. Его часто сравнивали с библейским царем Давидом, столь умело играл он на струнах душ человеческих. Едва заметно перебирая в ладони кипарисовые четки, он шевелил и вызванивал бесчисленные нити, и они отзывались ему слабым рокотом, звоном, робким шепотом, трелью или могучим ударом.
В последний раз поклонившись пастве, владыка важно удалился в северный придел храма. Юноша алтарник торопливо склонился к руке владыки, поднял пунцовое лицо и зашептал о срочной, не терпящей промедления встрече. Владыка кивнул, и сразу же в придел бочком вошел монах, прибывший из дальнего монастыря на границе епархии. Испрашивая благословения, посланец тронул руку владыки сухими горячими губами и достал из заплечной сумки конверт, скрепленный по углам красной восковой печатью.