Тепло получилось. Лампово так. По-семейному. Даша была тихой и задумчивой. То и дело сцепляла пальцы на руках, краснела. Бросала на меня непонятные взгляды. А я смотрел на ее руки и в очередной раз думал, что может и правда, зря я тяну? Дашка отличная девчонка, задорная, остроумная. Любовница прекрасная. Кроме того, мы коллеги. Лучшего компаньона для того, чтобы пережить девяностые, придумать сложно. Может и правда, пойти завтра в ювелирный, выбрать колечко с симпатичным камушком. Купить цветы. Пригласить в ресторан. Ну, красиво сделать, в общем. Чтобы как в кино. Песню в ее честь заказать… Девушки такое любят, даже такие эмансипированные и самостоятельные, как Даша.
Я фыркнул, вспомнив рассказы родителей о правилах личной жизни в эти годы. Мол, нужно сначала два года ухаживать, ходить за ручку и даже не целоваться, и только потом, может быть, девушка согласится. При этом после двадцати девушку начинали тыкать в то, что она старая дева.
Интересно получается. Получается, что ухаживать надо было начинать еще со школы, чтобы вписаться во все эти морально-временные рамки? Или как? Начинаешь с девушкой «ходить» в восемнадцать, водишь в кино, потом уходишь в армию. Девушка верно два года ждет, и эти два года и засчитываются за два года ухаживания?
Я снова фыркнул, чтобы не рассмеяться.
— Вот теперь мне точно уже пора, первый час ночи! — заторопилась Дарья Ивановна. — Очень вкусные пирожные! Где твой Феликс их берет, говоришь?
Даша положила голову мне на плечо и тихонько засопела. А я заснуть не мог долго. Мысли лезли в голову, наскакивая друг на друга и перебивая. Я уже почти представлял себя в кресле главного редактора и обдумывал, что могу поменять в газете, чтобы не пойти в противоход с линией партии и комитета комсомола. Прикидывал, какие медиастили, которые изобретут в будущем, могу применить уже сейчас, а с какими придется чуть-чуть повременить… Потом мысль сворачивала в сторону разговора с Прохором и попыток прикинуть, что за отношения были у Ивана с этим человеком. Очень уж многозначительный у него был взгляд. Не ненависть, конечно, как у Игоря, но, похоже, я его реально здорово достал, пока был настоящим Иваном Мельниковым.
Про Игоря я старался не думать. Очень плохо себе представлял, что бы с ним такое сделать, чтобы раз и навсегда покончить с этой проблемой в своей жизни. Да и в жизни города тоже. Все-таки, на убийство я был откровенно не готов. Надо бы заманить его в какую-нибудь ловушку. Чтобы он, наконец-то, перестал быть невидимкой для советского правосудия. Только вот что за ловушку придумать?
В какой-то момент своих размышлений я провалился в сон. Дернулся, пытаясь пошевелиться, но понял, что не могу. Вокруг меня опять была комната, обитая фанерными листами. За стеклянной стеной за пультом сидел человек в белом халате и массивных роговых очках. Лицом он смутно был похож на Прохора. Что-то загудело, будто за стеной работала центрифуга стиральной машины.
— Эксперимент номер восемьдесят один дробь один, — зазвучал искаженный голос из черной коробочки динамика. — Испытуемый, вы готовы?
— Ну это смотря к чему, — проворчал я, все еще пытаясь пошевелиться. Широкие кожаные ремни притягивали мои запястья и лодыжки к деревянному креслу. Еще один ремень, вроде тех, которые таскают на тренировках тяжелоатлеты, перехватывал корпус. Голова… Головой я тоже пошевелить не мог, виски сдавливал металлический обруч. Натуральный такой электрический стул, как в «Зеленой миле».
— Я буду показывать вам картинки, а вы называйте три первых слова, которые приходят вам в голову.
— А если я неправильно отвечу? — поинтересовался я.
— Нет неправильных ответов, эксперимент показывает глубину ассоциаций, — прохрипел динамик.
— Но за что-то же меня должно дергать током! — я усмехнулся. — Иначе зачем эта вся сбруя?
— Хорошо, — согласился доктор. — Ассистент, внесите поправку в условия.
От ассистента мне было видно только белобрысую макушку. Похоже, молодой парень в этот раз.
Доктор поднял руку с первой карточкой. Я напряг глаза, пытаясь усмотреть что-то в мешанине кривых линий. Никакой осмысленности, будто кто-то взял ручки и долго-долго водил ей по листу бумаги.
— Три слова, — напомнил доктор.