А вот ремонт в подъезде был скучноватый для цитадели художников, могли бы и подсуетиться, работники кисточки и палитры... Все та же краска до середины стен, а выше — побелка. Только здесь краска не бледно-зеленая, как в морге, а ярко-синяя. Потолки высоченные зато. Двери массивные. Лифта нет, топайте пешочком, господа художники. Хотя, эй, что это я? Какие еще господа? Советский союз на дворе. Никаких господ и дам! Только товарищи и... товарищи.
На третьем этаже Веник наконец-то загремел ключами. На лестничной клетке было четыре двери, «наша» — наискосок от лестницы, в углу. Деревянная, массивная, покрытая ровным слоем темно-коричневой краски и с латунной циферкой «6». Дверь напротив была обита чем-то вроде потертой клеенки, уже изрядно потрепанной и даже в паре мест порезанной. Двери, примыкающие к лестнице выглядели одинаково — были покрашены такой же синей краской, как и стены подъезда. Прямо не просто покрашены, а как будто залиты. Даже ручки были синего цвета.
Наконец замок щелкнул, и дверь распахнулась, впустив нас в темноватую прихожую. Из-за плотно прикрытой двустворчатой двери раздавались звуки игры на фортепиано. Когда замок щелкнул, закрываясь, музыка смолкла.
— Вениамин? — раздался высокий манерный голос. — Это ты?
— Уи, маман! — ответил он.
— Завтрак на столе, — сказала дама.
— Требьян, маман! — отозвался Веник, потом повернулся ко мне и зашептал. — Снимай ботинки и иди за мной...
— Ты что, не один? — за дверью раздались легкие шаги, потом створки распахнулись, явив прямо-таки божественное видение. Статная мадам с уложенными в высокую прическу светлыми волосами, в которых уже явно серебрилась седина. Но в сочетании с чеканными чертами лица они выглядели скорее благородным серебром... Я натурально застыл соляным столбом от восторга.
— Доброе утро, сударыня, — сказал я, моментально забыв про дурацкое пальто, которое я все еще держал в руках. Хотел сделать шаг вперед, но Веник ухватил меня за рубашку и зашипел:
— Куда в ботиках, идиот?!
— Ох... Прошу прощения, — я виновато улыбнулся и развел руками. Грозное лик сурового божества смягчился.
— Меня зовут Екатерина Семеновна, — сказала она. — А как ваше имя, молодой человек?
— Жан... — начал я. Но тут же поправился. — То есть, Иван. Я сражен и очарован. Очень приятно познакомиться.
— Да замолчи ты уже... — зашипел мне на ухо Веник.
— Надо же, первый раз вижу среди друзей Вениамина вежливого и воспитанного человека, — почти проворковала Екатерина Семеновна. — Завтрак на столе, молоко в холодильнике. Вениамин, через четверть часа мне нужно уходить. Будь любезен, когда проснешься, сходи гастроном, забери мой заказ.
— Уи, маман, — со вздохом ответил Веник, и его божественная маман, похожая на звезду старого Голливуда, снова скрылась за дверью.
Мы дисциплинированно сняли ботинки на коврике и в одних носках дошли до ванной, которая оказалась весьма просторной и неожиданно в черных тонах с редкими вкраплениями зеркальных плиток, в которых я то и дело натыкался на свое отражение.
Идиотское ощущение. Будто рядом со мной все время ходит какой-то незнакомый мужик.
— Ты это пальто с трупа что ли какого-то снял? — спросил я, сунув голову под кран, чтобы оттереть с волос запекшуюся кровь.
— Ну мы некоторые вещи оставляем, которые поприличнее, — меланхолично ответил Веник и зевнул. — Ну и вот, пригодилось.
Я выпрямился и снова посмотрел на себя в зеркало. Вздрогнул. Закрыл глаза. Несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул.
Интересно, это у меня надолго вообще? Если да, то мне надо бы привыкнуть к своему новому отражению.
— Чего застыл? Себя в зеркале не узнаешь? — хохотнул Веник.
«Ты не поверишь, насколько ты прав, парень...» — подумал я и взял у него из рук протянутое полотенце. Протер мокрые волосы, бросил еще один косой взгляд на свое отражение. Так-то, можно сказать, что мне весьма даже повезло с лицом... Мог бы оказаться в трупе запойного бомжа, которого вытащили из теплотрассы.
Кухня тоже была в темных тонах. Совсем какой-то несоветский интерьер был у этой квартиры. Впрочем, раз они живут в доме Союза Художников, значит или мать Веника, или его отец — весьма обласканные государством деятели искусства. А это, в свою очередь, означает совсем другие возможности, простым советским смертным недоступные.
Кухня казалась тесноватой из-за чересчур массивной мебели. Круглый стол на тяжелых ножках, табуреты с атласной обивкой, полочки с множеством вазочек, статуэток, фарфоровых чашечек и чайничков. Темно-красные шторы с бахромой из таких помпончиков-шариков. И из такой же ткани абажур.