— Каждый день Култукова приносит в класс номер газеты, расстилает на парте и читает заметку о себе вслух. Это издевательство над школой. Я отняла у девочки уже восемь номеров газеты. Вот вам образчик воспитания детей через печать!
Низко клоня голову к парте, я изредка кивал педагогам в знак согласия с их мнением.
Сто двадцать поэтов!
Весной я уехал из города. Мало-помалу в душе стерлись переживания по поводу скандальной заметки в районной газете, хотя я и хранил все записи о необычном побеге детей из дому.
Судьбе было угодно распорядиться, чтобы я встретился с Еленой Култуковой, когда она стала взрослым человеком. По командировке областной газеты я приехал в один сибирский районный город, поселился в гостинице. Шли дожди, проселочные дороги размокли. Выехать в колхоз было невозможно. Тракт, по которому я должен был ехать в село за тридцать километров. Закрыли, чтобы не разбивать колесами машин, и мне ничего не оставалось, как слоняться по городу.
Я забрел в проулок, где возвышался широкими стенами храм без куполов. К выпуклой абсидной стене был прикреплен деревянный щит с надписью «Клуб», а ниже висел размокший лист бумаги с расплывшимися буквами: «Лекция для родителей». Попав через высокую, тяжелую, кованную железом дверь в прохладное помещение, я отворил вторую и оказался в освещенном зале со сценой. В жестких деревянных креслах сидело семьдесят-восемьдесят девушек, по одежде легко догадаться, что это студентки местного педагогического училища. На сцене в строгом сером пиджаке пожилая важная дама неторопливыми движениями брала с трибуны книгу, открывала ее и громко читала цитату, потом растолковывала смысл. Было тихо, но председательствующий мужчина с широкой лысиной периодически позванивал карандашом по графину, призывая к тишине.
Когда лектор смолкла, отпила несколько глотков воды из стакана, председательствующий попросил студентов задавать вопросы. Из пятого ряда поднялась женщина в зеленом дождевике, она вскинула голову, заговорила дерзко, звонко, убежденно:
— У детей врожденный дар художественного слова, они от рождения гении, все без исключения, кроме больных… Лектор признает только детскую память, которую нужно нафаршировывать…
По рядам пролетел гул недоумения, на какое-то время зал замер, но вот председательствующий звякнул карандашом по графину, намекнув, что столь грубая реакция на лекцию уважаемой в городе преподавательницы неуместна.
— Миллионы лет наше сознание начиняется желаниями, мыслями, ожиданиями. Мы от предков получили не только задатки, но немало наследственных, врожденных мыслей, которые можно выявить.
— Чего вы хотите? — нетерпеливо перебил ее председательствующий, он выбросил руку вперед и вправо, в сторону, где стояла женщина в дождевике. — Назовите хоть свою фамилию…
Студентки, стайками грудившиеся в рядах кресел, повернули головы на возмутительницу порядка, кто-то шикнул. Заскрипели кресла. В зале усилился шум. Дама-лектор вдруг замахала рукой в воздухе и необычайно крикливо выпалила:
— Все это чепуха! Вы пример приведите!
— Все сто двадцать учеников нашей школы — поэты! Это вам доказательство?
— Какой школы?
— Где эта школа? — оживился зал.
Ответ потонул в гуле недоверия. Над женщиной в зеленом дождевике засмеялись. Раздался свист. Студенческая аудитория защищала своего педагога, издевалась над неправдоподобными заявлениями невесть откуда явившейся скандалистки. А та уже заспешила между кресел к проходу. Окинув зал взглядом, она посмотрела на меня испытующе и быстро вышла за дверь. Возбужденный зал провожал ее хохотом, воплями и язвительными репликами. Я неспешно встал и последовал за вышедшей из клуба.
На улице шел дождь. Было пасмурно. Незнакомка, набросив на голову капюшон дождевика, стояла на деревянном тротуаре, дожидаясь меня. Высокая, в кирзовых сапогах, с тяжелой сумкой на ремне через плечо. Я подошел к ней и, назвав свое имя, признался, что покорен ее дерзостью.
— Ах, ерунда! — обнажив в полуулыбке два широких передних зуба, она поморщилась. Это была миловидная женщина. — Не хотят даже слушать!.. А вас я узнала!
Когда много ездишь, смотришь в лица, то кажется, что люди тебе уже знакомы, что ты их где-то встречал.
— Узнали? — удивился я. — Как вас зовут?
— Култукова Елена Васильевна, директор школы-восьмилетки, учительница.
— Елена Григорьевна? — переспросил я.
Лицо ее преобразилось:
— Нет, Васильевна! Вы меня не забыли? — Из больших глаз брызнули слезы, она отвернулась. — Вас я сразу узнала. Сижу и прямо кожей ощущаю в зале доброго человека, почти друга.
Мы медленно пошли по тротуару, завернули за угол дома, где за сломанным забором начинался парк с полуоборванными ветром деревьями, с желтыми листьями на аллеях. Присев на мокрую скамью, она заговорила бойко:
— Я нашла в Усть-Баргузине могилу родной мамы. Мама умерла при родах в сорок пятом. Отец Василий Петрович был военным летчиком, он погиб в последние дни войны, его сбили над Берлином.
— А где же Култуковы, Григорий Ефимович и Анна Ивановна?
— Анна Ивановна… мама… она уже умерла. Папа Гриша в Слюдянке, пенсионер. Я так виновата перед ними. И перед педагогами школы тоже. Вы слыхали о шестом чувстве? Все о нем говорят. Но у большинства людей оно давно атрофировалось, а я с помощью его вижу, как тот или иной человек идет в мою сторону за зданиями домов…
— О каких врожденных мыслях вы говорили сейчас в клубе? — заспешил я сменить тему разговора, отвлечь женщину от мрачных дум.
— А-а, — неопределенно поморщилась; лицо ее оставалось грустным. Случайно забрела на эту лекцию. Сама не знаю, зачем я здесь. Приехала в город проводить Васю Лемешева. Помните его? Наш сосед. Такой крепенький был пацанчик. — Она изобразила руками его фигуру. — Теперь летчик, служит в Германии, зовет меня, а мне школу бросать жалко, да и я была замужем, есть ребенок… Мужа моего вы тоже знали мальчишкой, Алексей Аввакумов. Хулиганистый, вечно в отцовской тельняшке щеголял. Я и вышла-то за него замуж из сострадания, очень он меня любил…
— Чего вы с ним не поделили? — попытался я подбодрить ее веселым тоном.
— Он мне жизнь калечит! — возмущенно и нервно сказала она. — Может, вы мне поможете? Он сейчас поселился в нашей деревне. Поедемте ко мне в гости! Я очень вам рада. Аввакумов гоняется за мной. Я от него удрала из Слюдянки, думала скрыться, так он сюда пожаловал. Мне очень хочется самостоятельности, я долго хлопотала, чтобы меня определили в любую школу, только бы директором. И вот опять маюсь с муженьком…
— Ну а про врожденные мысли вы заявили в клубе не шутя? — забросил я удочку.
— Про врожденные? — Она опешила. — Ах да. Чего ж тут шутить? Поедемте в школу! Я вам продемонстрирую моих сорванцов с пятого по восьмой. У каждого врожденные идеи и задатки!
— Так-таки у всякого-каждого? — засмеялся я.
— Смейтесь, смейтесь! — Она как-то по-детски передразнивала меня, наморщив аккуратный носик. — Надо мной районе уже смеялось, да перестало. Я преподаю русский язык и литературу, у меня своя методика, ребята на уроках мало сидят, а в основном гуляют по классу, свободно разговаривают. В конце прошлого года проверяли их грамотность, сравнивали с другими школами. Так что вы думаете? Глаза вытаращили! «Ах, Елена Васильевна! Ах, как вам это удалось?» А я говорю: дети грамотны с пеленок! Поверьте мне, их обучить любому языку — русскому или китайскому — элементарно. Три-четыре месяца — и готово! У всех детей чутье к любому языку, но только к устной речи. А школа вдалбливает им правила письменной речи по старозаветной методе. Вот в чем корень зла. Я поставила целью обучать не грамотности, а языковому творчеству. Это другое дело, труднее. И грамотность приходит сама собой.
— Хочу побывать в вашей школе! — азартно сказал я. — Надеюсь, не мистификация?
— Автобусы по тракту не пускают — вот мистификация! Хоть бы к вечеру пошли.