Он слишком много знал о прошлом, начать с этого. Он слишком любил женщин, во-вторых. Переливы голосов, танец глаз, их руки, их аромат. То, как некоторые из них умели в одно мгновение оценить сборище гостей и потом руководить им. Он знавал подобных женщин. Он любил некоторых из них.
– Тогда я с удовольствием прочту или послушаю ее собственные «цы», – произнес он, переводя взгляд с дочери на сидящего отца. Потом сделал подарок, проявив доброту: – Но давайте же, позвольте мне ее увидеть! Вы писали, что закончили свою книгу. Это правда, мастер Линь?
Пришла очередь отца покраснеть.
– Это и книгой не назовешь! Просто эссе, упражнение в определенном стиле, заметки о нескольких здешних садах, в том числе, конечно, о вашей собственной тихой гавани.
– Тихой? Вы об этом плохо ухоженном пространстве? Едва ли его можно даже назвать настоящим садом. Начать с того, что у меня нет пионов, – он сказал это в шутку.
– А почему нет, господин, могу ли я спросить?
У девушки были широко расставленные глаза и такой прямой взгляд. Он держала в левой руке желтый пион. Он оказывался внутри рукава ее одежды и снова появлялся, когда она кланялась со сложенными руками. Он был из тех мужчин, которые замечают такие вещи. На ней было зеленое платье, в честь весны, его оттенок очень напоминал оттенок его чайных чашек.
– Я бы их осквернил, госпожа Линь, – ответил он. – Я не обладаю мастерством и терпением, чтобы выращивать и скрещивать такие цветы, и у меня нет садовника, обладающего подобным даром. Мне кажется, что со стороны пожилого ученого более мудро планировать сад со сдержанностью и простотой. Пионы – слишком страстные цветы для меня теперь.
– Ваши труды – это ваши цветы, – заметил Линь Ко, несомненно, проявив любезность. «Можно недооценить этого человека, – подумал Вэньгао. – Тем не менее, можно предположить, что мужчина, который воспитал дочь, способную говорить так, как она, человек непростой».
Сложность. Си Вэньгао прожил жизнь между ее соблазнительным искушением и стремлением к простоте. Дворец, смертельные схватки там, а потом одиночество, дающее возможность брать свою кисть и писать.
Если бы он сам предпочел находиться здесь, это было бы одно. Но не он выбирал, а Хан Дэцзинь по-прежнему первый министр, проводит свою «новую политику» вместе с группой более молодых соратников, которые становятся все более жестокими.
Катай под их руководством ведет войну – глупую, бессмысленную войну, – а правительство обезумевшего императора занято вульгарной торговлей и коммерческой деятельностью, даже кредитами фермерам (хотят они их или нет). А теперь говорят о пересмотре системы экзаменов на степень цзиньши, которую он, Вэньгао, сам создал.
Поэтому он не был рад ссылке в такое время, нет.
Он услышал со стороны дома какой-то шум, быстро обернулся. Увидел Лу Чэня – знакомое, дорогое для него лицо. Он пришел.
Его протеже, его друг, улыбался – кажется, как всегда, – шагая за девушкой в голубом. Он ехал в сопровождении стражников туда, где его ждала гибель.
В этом урок, горькая поэма: можно радоваться неожиданному приезду юной девушки в весеннее утро, но невозможно спрятаться от душевного горя за ее стройной фигуркой.
Он заметил, что Чэнь похудел. Неудивительно при его нынешних обстоятельствах. Коричневая дорожная одежда из грубой ткани свободно висела на нем. Однако, когда он подошел к беседке и поклонился, он вел себя, как обычно: доброжелательно, открыто, словно доволен миром и готов жить в нем или смеяться над ним. Глядя на этого человека, невозможно было догадаться, что он – один из самых глубоких мыслителей нынешнего мира, признанный мастер поэзии их эпохи. Прославленный наряду с гигантами Третьей и Девятой династий.
Он также отчасти разделял, как знал Вэньгао, легендарную любовь тех поэтов прошлого к хорошему вину (или не очень хорошему, если требовали обстоятельства).
Вэньгао снова встал, и Линь Ко тоже, очень быстро. Вэньгао решил слегка позабавиться и не предупредил придворного о приезде еще одного гостя и о том, кто он такой. Но любой человек, имеющий отношение к литературе или к миру политики, знал о Лу Чэне и о его теперешней судьбе. На мгновение он подумал, знает ли дочь, потом увидел выражение ее лица. Он ощутил легкую зависть, похожую на длинный язык былого огня. На него она так не смотрела. Но он стар, очень стар. Едва хватает сил подняться со стула, не поморщившись. Чэнь не молод – его волосы под черной фетровой шляпой и узкая, аккуратная бородка уже начали седеть, – но его колени не превращают ходьбу в отчаянное предприятие. У него прямая спина, он еще красивый мужчина, пусть и более худой, чем нужно, и сейчас он выглядит усталым, если хорошо его знать и пристально всматриваться.