Она по-прежнему одета в голубой жакет с золотыми пуговками, в котором была на ужине, на нем вытканы фениксы. Ее волосы все еще заколоты, хотя теперь в них нет цветка, он стоит в вазе у кровати.
Она кланяется ему. Можно начать с поклона.
Он говорит без улыбки:
– Мне не следует здесь находиться.
«Конечно, не следует», – думает Шань. Это нарушение правил учтивости – по отношению к ней, к ее отцу, к их хозяину.
Она этого не говорит. Она говорит:
– Мне не следовало оставлять дверь открытой.
Он смотрит на нее. Его глаза серьезны над длинным носом и аккуратной, черно-седой бородкой. Его собственные волосы тоже заколоты, он без шляпы, мужчины снимают шляпы за столом, этот жест должен указывать на отказ от сдержанности. В углах его глаз притаились морщинки. Интересно, сколько он выпил, как это влияет на него. Говорят, что не слишком влияет.
– Я увидел свет под дверью. Я мог бы постучать, – говорит он.
– Я бы вам открыла, – отвечает она.
Она слышит произнесенные ею слова и удивляется. Но не боится.
Он все еще стоит у двери, не проходит дальше.
– Почему? – спрашивает он так же тихо. Он весь день был таким веселым, ради них троих. А теперь нет. – Почему вы бы открыли? Потому что меня отправляют в ссылку?
Она кивает головой.
– Это также причина того, что вы здесь, правда?
Она наблюдает, как он это обдумывает. Ей приятно, что он не стал слишком легко и быстро это отрицать, чтобы ей польстить.
– Одна из причин, – шепчет он.
– Тогда и у меня есть одна причина, – говорит она с того места, где стоит (у письменного стола возле кровати, рядом с лампой и двумя цветками).
В саду раздается резкий звук, внезапный и громкий. Шань вздрагивает, сдерживается. Нервы ее слишком напряжены, это и не удивительно. Какое-то существо снаружи только что погибло.
– Кот охотится, – говорит он. – Может быть, лиса. Даже среди красоты и порядка это случается.
– А когда нет красоты, нет порядка?
Едва произнеся эти слова, она уже жалеет о них. Она снова давит.
Но он улыбается. В первый раз после того, как вошел.
– Я еду на остров без намерения умереть, госпожа Линь.
Она не может придумать, что на это ответить. «Ничего не говори, хоть раз», – велит она себе. Он смотрит на нее через комнату. Она не может прочесть этот взгляд. Она взяла в путешествие только обычные шпильки для волос, но зато на ней серьги матери.
Он говорит:
– Люди живут на Линчжоу, вам это известно. Я только что сказал то же самое Вэньгао.
«Люди, которые там выросли, – думает она. – Которые привыкли (если выжили в детстве) к болезням, бесконечному, рождающему пар дождю и к жаре».
– Там… там водятся пауки, – говорит она.
В ответ на это он усмехается. Она этого хотела, и гадает, догадался ли он.
– Да, огромные пауки. Размером с дом, мне говорили.
– И они едят людей?
– Поэтов, как мне сказали. Два раза в год множество пауков приходит из леса на площадь единственного города, и им нужно скормить поэта, иначе они не уйдут. Есть особый обряд.
Она позволяет себе быстро улыбнуться.
– Причина не писать стихи?
– Мне говорили, что заключенных в управе заставляют сочинять стихи, чтобы получить еду.
– Какая жестокость. И это делает их поэтами?
– Пауки не слишком критичны, как я понимаю.
Он будет там заключенным другого сорта. Не в тюрьме, но под наблюдением, ему запретят уехать. «Это безумие не такое забавное, каким он хочет его представить», – думает Шань.
По-видимому, он пришел к такому же выводу.
– Я просил вас спеть мне одну-две ваших песни, если помните.
Помнит ли она? Мужчины говорят самые странные вещи. Но она качает головой.
– Не сейчас. Не так.
– Спальня – подходящее место для поэзии. А для песен тем более.
Она опять упрямо трясет головой, глядя вниз.
– Почему? – мягко спрашивает он.
Она не ожидала мягкости. Встречается с ним взглядом через комнату.
– Потому что вы не за этим пришли, – отвечает она.
Его очередь промолчать. И снаружи тоже почти все стихло после той смерти в саду. Ветер в сливах. Весенняя ночь. А теперь, понимает Шань, она все-таки боится.
«Нелегко, – думает она, – прокладывать путь в мире и настаивать на своем праве выбрать новый путь». Мужчина никогда еще не касался ее. Она должна выйти замуж в начале следующего года.
А этот мужчина старше ее отца, его сын старше нее, первая жена умерла, вторая живет в семье его брата, потому что Лу Чэнь не возьмет ее с собой на остров, что бы он ни говорил о том, что едет на юг не для того, чтобы умирать. У него были наложницы, он писал стихи для них и для куртизанок из квартала удовольствий. Говорят, что если он упоминал имя девушки из дома под красным фонарем в стихотворении, она могла утроить свою плату. Она не знает, берет ли он с собой на юг какую-нибудь женщину.