Потуже запахнув халат, я прислонился к столбу веранды и молча смотрел на нее, простив ей в этот миг и несносные ленты, и грубияна-шофера. Иногда она терялась в зеленоватой тени дюны, затем возникала опять. Слегка откинув голову, продолжала она свой путь от бульвара к песчаным холмам вокруг высохшего озера.
Она уже приближалась к длинной извилистой террасе, созданной наносами песка, когда неестественная прямизна ее пути и размеренность походки привели меня к мысли, что она движется, как лунатик.
Я напрягся, глянув на песчаные скаты, которые вились над ее головой, потом перепрыгнул через перила террасы и бросился по пескам за ней.
Острые камешки, раня босые ноги, мешали бежать, но я сумел догнать ее как раз, когда она занесла ногу над кромкой песчаного гребня. Укоротив шаг, я нагнал ее и коснулся локтя.
В метре над нами кружились и шипели скаты. Необычное свечение, принятое мною за лунный отблеск, отбрасывало, видимо, ее белое одеяние.
Я ошибался — соседка не было сомнамбулой. Она не спала, просто шла отрешенная от всего мира, погруженная в свои мысли. Черные глаза ничего не видели перед собой, белоснежное лицо с тонкими чертами было неподвижно и выражало не больше, чем мраморная маска. Глядя как бы сквозь меня, она слабо повела рукой, как бы отстраняя. Потом резко остановилась, взглянула вниз и сразу вернулась к жизни. Взгляд ее прояснился, и она, мгновенно увидев себя у самого края пропасти, шагнула назад. Испуг усилил свечение ее одежды.
Летавшие над нею скаты рванулись вверх, круги их стали шире.
— Я не хотел вас пугать, — сказал я. — Но вы слишком приблизились к обрыву.
Незнакомка покачнулась, недоуменно подняв тонкие, черные брови.
— Что? — спросила она, запинаясь. — Кто вы? — А потом негромко, как бы расставаясь с тайными грезами, проговорила: — На мне останови свой выбор, о Парис, не на Палладе…
Женщина смолкла и гневно глянула на меня — ее яркие губы вздрагивали — и пошла прочь. Песчаные скаты снова закружились над нею едва заметными тенями.
Я подождал, пока соседка не вошла в свою виллу, и лишь потом повернул к своему дому. Посмотрев на землю, я увидел на песке, в одном из отпечатков ее следов, что-то блестящее. Это был великолепно ограненный алмаз, рядом лежал еще один. Быстро собрав с полдюжины камней, я уже раскрыл рот, чтобы позвать ее, но тут ощутил в руке что-то влажное и разжал пальцы.
На ладони, где секунду назад блестели драгоценные камни, переливалась лужица ледяной росы.
На следующий день я познакомился со своей соседкой. Позавтракав, я бездельничал в гостиной, когда увидел в окно, что к моему дому подъезжает «кадиллак». Шофер вылез из машины и, приволакивая ногу, подковылял ко входу. Рука в черной перчатке сжимала розовый конверт. Я заставил его потомиться несколько минут, потом вышел и прямо на крыльце вскрыл письмо. Оно гласило:
«Выражаю сожаление, что была несколько резка с Вами минувшей ночью. Ваше вторжение в мои мечтания испугало меня. Я жажду искупить свою невольную неучтивость и приглашаю Вас на коктейль. Мой шофер будет у Вас в полдень.
Аврора Дей.»
Я глянул на часы. Было без пяти минут двенадцать. Видимо, предполагалось, что пяти минут мне вполне хватит, чтобы собраться.
Абсолютно равнодушный к моим чувствам шофер сосредоточил все свое внимание на рулевом колесе. Не закрывая двери, я вернулся в дом и надел белый пиджак. Уже выходя, я сунул в карман корректуру «Девятого Вала». Не успел я сесть, как машина стремительно рванулась вперед, с каждой секундой увеличивая скорость.
— Давно в Пурпурных Песках? — спросил я, адресуясь к клочкам темно-рыжей шевелюры между черным воротником и каскеткой.
Шофер как будто не слышал. На Звездной улице он внезапно свернул на встречную полосу и диким рывком обогнал идущую впереди машину.
Я повторил вопрос, выждал немного, потом резко хлопнул его по плечу черной куртки.
— Ты глухонемой или просто хам?
Он повернулся ко мне. На миг мне показалось, что зрачки у него красные; наглые глаза не скрывали презрения и злобы. Кривя рот, шофер вылил на меня ушат таких злобных проклятий, что мне оставалось лишь с отвращением отвернуться.
У пятой виллы он затормозил, вышел из машины и открыл мою дверцу, издевательским жестом приглашая подняться по черным мраморным ступеням. Примерно таким образом паук приглашает маленькую мушку к весьма занятной паутине.
Как только я вошел, шофер исчез. Я прошел мягко освещенный холл и оказался у бассейна с фонтаном. В воде безостановочно кружили карпы-альбиносы. У бассейна в шезлонге прохлаждалась моя соседка. Ее длинная белая юбка веером раскинулась по полу, драгоценное шитье в брызгах фонтана вспыхивало яркими огоньками.
Я сел. Она с любопытством осмотрела меня и отложила изящную книжку в переплете из желтой телячьей кожи — очевидно, заказное издание поэтического сборника. На полу валялось множество других книг, в основном недавно изданные поэтические антологии.
У окна под занавеской болтались обрывки перфолент, и я, подняв бокал с невысокого столика, стоящего между нами, осмотрелся вокруг в поисках автоверса.
— Увлекаетесь стихами? — спросил я, кивая на книги.
— Да, пока хватает сил.
Я засмеялся.
— Понимаю вас. Лично мне приходится читать много больше, чем я бы хотел. — Я достал из кармана корректуру «Девятого Вала» и протянул ей. — Знаете этот журнал?
Она посмотрела на титульный лист так мрачно и недоверчиво, что я перестал понимать, зачем вообще она позвала меня к себе.
— Знаю. Гадость, правда ведь? «Пол Рэнсом», — прочла она. — Это вы? Вы — редактор этого?.. Удивительно…
Она говорила это с каким-то странным выражением, как будто раздумывала, что же ей теперь делать. Казалось, в душе ее шла какая-то борьба. По мере того как она все больше узнавала обо мне, на ее неподвижном, как маска, лице то загорались, то угасали вспышки интереса. Это напоминало скачки яркости на старинной кинопленке.
— Может быть, вы расскажете о своей работе, — попросила она. — Уж вы-то должны знать, что происходит с современной поэзией. Почему она становится все хуже и хуже?
Я пожал плечами.
— Наверное, причина во вдохновении. Я и сам раньше писал, причем немало. Но желание творить исчезло, едва я смог приобрести автоверс. Прежние поэты всю свою жизнь отдавали совершенствованию мастерства. Теперь техника версификации сведена к подбору нужных клавиш. Задаются размер, рифмы, аллитерации — и уже ни к чему самопожертвование, поиски идеала, отрешенность…
Я умолк под ее пристальным, пожалуй, даже настороженным взглядом.
— Я читал некоторые ваши стихи, — сказал я. — Возможно, я несколько бестактен, но мне кажется, что ваш версификатор неисправен.
Ее глаза гневно сверкнули, она отвернулась.
— У меня нет этих дурацких машин. Господи, да неужто вы могли подумать, что я буду пользоваться чем-то таким?
— Откуда же берутся перфоленты, которые прилетают ко мне каждый вечер? — спросил я. — На них стихи.
— Неужели? — проговорила она рассеянно. — Не представляю…
Она посмотрела на книги, разбросанные по полу.
— Я никогда не собиралась писать стихи… жизнь вынудила меня. Кто-то ведь должен спасать гибнущее искусство.
Я окончательно растерялся. Ведь я прекрасно знал, что большая часть стихотворений, прилетавших ко мне с ветром, написаны давным-давно.
Аврора подняла взгляд и улыбнулась.
— Я пришлю вам кое-что, — сказала она.
Первая посылка поступила уже на следующее утро. Стихи привез шофер красного «кадиллака». Они были напечатаны изящным шрифтом на великолепной бумаге ин-кварто и даже украшены бантом. Такую изящную рукопись читать много приятнее, чем традиционное почтовое отправление в виде рулона перфоленты.
Сами стихи, однако, оказались совершенно неудобочитаемыми. Их было шесть: два сонета под Петрарку, одна ода и три верлибра. Все они пугали и одновременно сбивали с толку, как пророческий бред безумной вещуньи. Их совокупный смысл рождал неясную тревогу, порождаемую даже не содержанием, а ощущением душевного расстройства автора. Судя по всему, Аврора Дей надежно изолировалась ото всех в своем маленьком мирке, который воспринимала с полнейшей серьезностью. Я решил, что имею дело с богатой неврастеничкой, безмерно упивающейся собственными болезненными фантазиями.