— Может быть, вы расскажете о своей работе, — попросила она. — Уж вы-то должны знать, что происходит с современной поэзией. Почему она становится все хуже и хуже?
Я пожал плечами.
— Наверное, причина во вдохновении. Я и сам раньше писал, причем немало. Но желание творить исчезло, едва я смог приобрести автоверс. Прежние поэты всю свою жизнь отдавали совершенствованию мастерства. Теперь техника версификации сведена к подбору нужных клавиш. Задаются размер, рифмы, аллитерации — и уже ни к чему самопожертвование, поиски идеала, отрешенность…
Я умолк под ее пристальным, пожалуй, даже настороженным взглядом.
— Я читал некоторые ваши стихи, — сказал я. — Возможно, я несколько бестактен, но мне кажется, что ваш версификатор неисправен.
Ее глаза гневно сверкнули, она отвернулась.
— У меня нет этих дурацких машин. Господи, да неужто вы могли подумать, что я буду пользоваться чем-то таким?
— Откуда же берутся перфоленты, которые прилетают ко мне каждый вечер? — спросил я. — На них стихи.
— Неужели? — проговорила она рассеянно. — Не представляю…
Она посмотрела на книги, разбросанные по полу.
— Я никогда не собиралась писать стихи… жизнь вынудила меня. Кто-то ведь должен спасать гибнущее искусство.
Я окончательно растерялся. Ведь я прекрасно знал, что большая часть стихотворений, прилетавших ко мне с ветром, написаны давным-давно.
Аврора подняла взгляд и улыбнулась.
— Я пришлю вам кое-что, — сказала она.
* * *Первая посылка поступила уже на следующее утро. Стихи привез шофер красного «кадиллака». Они были напечатаны изящным шрифтом на великолепной бумаге ин-кварто и даже украшены бантом. Такую изящную рукопись читать много приятнее, чем традиционное почтовое отправление в виде рулона перфоленты.
Сами стихи, однако, оказались совершенно неудобочитаемыми. Их было шесть: два сонета под Петрарку, одна ода и три верлибра. Все они пугали и одновременно сбивали с толку, как пророческий бред безумной вещуньи. Их совокупный смысл рождал неясную тревогу, порождаемую даже не содержанием, а ощущением душевного расстройства автора. Судя по всему, Аврора Дей надежно изолировалась ото всех в своем маленьком мирке, который воспринимала с полнейшей серьезностью. Я решил, что имею дело с богатой неврастеничкой, безмерно упивающейся собственными болезненными фантазиями.
Я просмотрел присланные листки, пропитанные ароматом мускуса. Откуда у нее эта забавная стилистика, эта архаичность?
«Восстаньте, пророки Земли, Ко древним и вечным следам Обеты свои возложите».В некоторых метафорах ощущалось влияние Мильтона и Вергилия. Стихи заставляли вспомнить гневные филиппики прорицательницы из «Энеиды», которые она обрушивала на Энея, лишь только герой пытался передохнуть.
Я все еще не мог придумать, что мне делать с этими опусами (включая вторую порцию, которую шофер доставил ровно к девяти часам следующего утра), когда Тони Сапфайр пришел ко мне, чтобы помочь завершить очередной номер журнала. Основное время он посвящал составлению программы автоматического романа у себя в Западной Лагуне, но два дня в неделю неизменно уделял «Девятому Валу».
Когда он пришел, я проверял соответствие внутренних рифм в венке сонетов Зиро Пирса, изготовленных на автоверсе фирмы Ай-Би-Эм. Пока я возился с таблицей контроля матрицы рифм, Тони поднял со стола розовые листки с творениями Авроры.
— Запах изумительный, — уронил он, обмахиваясь листками. — Своеобразный способ приручить редактора.
Он прочел несколько строчек, поморщился и положил листки на место.
— Ну и ну! Что это?
— Я и сам не совсем понимаю, — ответил я. — Что-то вроде «эха в саду камней».
Тони прочел подпись на последнем листе.
— Аврора Дей. Видно, новая подписчица. Правда, она спутала «Девятый Вал» с «Автоверс Таймс». Ты только посмотри: «Ни гимны, ни псалмы, ни мусор слов пустых не воздадут хвалы царице ночи…» Что это все должно означать?
Я улыбнулся. Как и другие современные писатели и поэты, Тони столько времени провел со своим автоверсом, что напрочь позабыл о блаженных временах, когда стихи еще писали вручную.
— Очевидно, это стихи.
— Ты хочешь сказать, что она написала их сама?
— Вот именно, — я кивнул. — Этот способ был весьма популярен в течение двух, а то и трех тысяч лет. Им пользовались Шекспир, Мильтон, Китс и Шелли, и у них, надо сказать, неплохо получалось.