Теперь она вспомнила все и отметила в календаре дни необходимых встреч: в субботу — с преподобным Экройдом, чтобы обсудить детали поминальной службы. Нужно было зайти к распорядителю похорон в Бруксайде. Уведомить папиных друзей и коллег, которых, впрочем, осталось совсем немного.
Он умер в ночь на понедельник, во сне. Врач из «Маунт бейливик» сказал, что сердце просто остановилось, как уставший от войны солдат, что выбрасывает белый флаг. Но Мириам не присутствовала при кончине отца и до сих пор не могла осознать, что его больше нет.
Больше не будет неприятных молчаливых визитов в его комнату. Больше не будет гадких подозрений, что его душа после инсульта покинула тело и была заменена каким-то дышащим механизмом.
Папа больше не позовет ее по имени, не стоит и надеяться. Она больше не почувствует запаха его мыла для бритья, не увидит ослепительно-белых накрахмаленных воротников его рубашек.
Не услышит привычного «Мириам, сегодня постарайся сильнее», фразы, что неслась ей вслед каждый раз, когда она уходила в школу, сначала как ученица, потом как учительница.
После инсульта папа превратился в призрака на больничной койке. Смерть поменяла его статус. Когда из «Маунт бейливик» позвонили и сообщили, что его не стало, на Мириам невольно нахлынули воспоминания о разных местах: о доме на Кэмерон-авеню, где они прожили много лет, о ее комнате, кровати и книгах, о колыхании кружевных занавесок, когда она открывала окна летними вечерами.
Она не вспоминала об этом уже тридцать лет.
После смерти папа стал одной из этих забытых и утраченных вещей.
«О нем скорбит его дочь Мириам», — говорилось в некрологе. Но это было полуправдой. Все неоправданные надежды, что терзали ее, когда она приходила в больничную палату, все это тоже покинуло ее. Она искренне оплакивала его в ночь смерти… но с тайным облегчением и глубоко запрятанным детским ликованием.
Эти чувства она, разумеется, держала при себе.
Но Око, безусловно, видело все.
Мириам положила искромсанную газету поверх стопки, которой предстояло быть выброшенной. Десятый том занял свое место на полке.
Она налила себе чаю. Солнце опустилось совсем низко. Небо было прозрачно-чернильным, и Око уже заглядывало в большое заднее окно.
Мириам задернула шторы.
Включив телевизор, она посмотрела вечерние новости по портлендскому кабельному каналу. Ведущие, мужчина и женщина, казались детьми. Вырядившимися по-взрослому. А где были сами взрослые? Наверное, умерли.
Тыльной стороной ладони она потрогала лоб.
«И правда температура, — подумала Мириам. — Небольшая — уж точно».
Погасив свет, она проверила, заперта ли дверь, и отправилась спать.
Потом уснула, едва натянув на плечи одеяло.
Лишь однажды она пошевелилась во сне — после полуночи, когда мимо дома промчался мотоцикл Джоуи Коммонера. Сквозь рев двигателя едва можно было расслышать смех Бет Портер.
Мириам повернулась и, как только шум стих, снова уснула. Но сон ее не был глубоким.
Ей снилось кладбище Бруксайд.
На закате, когда Мириам Флетт с отсутствующим видом листала многочисленные тома своего труда, Бет Портер стояла на южной стороне парковки универмага «Ферри-Парк», хлюпая носом и дожидаясь Джоуи Коммонера.
Она сомневалась, стоило ли вообще приходить. В кожаной куртке было жарко, да и выглядела она глупо. Лучше бы, наверное, отлежаться дома. Она ведь больна. Доктор Уилер так сказал.
На парковке не было машин — одинокое пустое пространство, озаренное голубоватым светом уходящего дня.
Воздух все еще был жарким, но небо уже сделалось мрачным и бесцветным: значит, к полуночи с моря подует прохладный ветерок.
Бет взглянула на часы. Конечно, он опаздывал.
«Говнюк ты, Джоуи Коммонер! — подумала она. — А ну живо сюда!»
Но она не знала, что делать, когда он приедет.
Послать его на хрен?
Может быть.
Поехать с ним кататься?
Может быть.
В Бруксайд? В ночи, на мотоцикле, с баллончиком краски, который она купила только потому, что он ее попросил? Ну… ну… может быть.
Спустя десять минут она услышала, как его мотоцикл с ревом повернул с шоссе.
Он промчался по парковке, резво петляя и наклоняя мотоцикл так, что едва не задевал локтями асфальт.
На нем были черный шлем и черная футболка. Футболка из сувенирного магазина Ларри в гавани. Заведение Ларри считалось наркоманским, пока несколько лет назад все его прибамбасы не попали под запрет. Никаких больше бульбуляторов, никаких пособий по выращиванию травки. Теперь у Ларри продавались кожаные брюки, футболки с крикливыми изображениями хеви-метал-групп, и только латунные ременные пряжки в форме листьев марихуаны напоминали о былом.