«Надо было сделать предложение, — подумал он. — Тогда такие утра случались бы чаще. И спали бы мы вместе чаще».
Рэйчел подавала омлет с удивительной веселостью. В последнее время она почти не улыбалась. В детстве ее улыбка была широкой и заразительной. Селеста брала ее с собой за покупками и всякий раз слышала комплименты от встречных: «Какая довольная малышка!» Она была довольным младенцем, довольным ребенком, довольной маленькой девочкой. Смерть Селесты стерла эту улыбку, и Мэтт удивился тому, как бурно он отреагировал на ее возвращение. Сколько лет Рэйчел так не улыбалась? Не бравурной улыбкой, не улыбкой вежливости, а своей фирменной широченной улыбкой?
Эта мысль была одновременно сентиментальной и опасной, и Мэтт отбросил ее, уставившись на лакированный стол.
Рэйчел села есть с ним, а Энни отказалась.
— Не хочешь есть? — спросил Мэтт.
— Уже поела. Пойду переоденусь. Наслаждайтесь.
Она ушла, но прежде Мэтт заметил, как они с Рэйчел переглянулись. Будто сигнализировали о чем-то друг дружке.
Он посмотрел на часы и заметил, что дата перескочила на день вперед. Как так вышло? Во сне ему показалось, что спит он непривычно долго, но то во сне. Мэтт постарался сосредоточиться. Его на миг обуял страх, что окружающий мир вот-вот исчезнет, стены реальности рухнут и за ними окажется… пустота.
— Включить радио? — спросила Рэйчел.
«Господи, не надо», — подумал Мэтт.
— Нет… спасибо. — Сам не зная почему, он боялся услышать то, что могли сообщить по радио.
— Извини, пап, — смутилась Рэйчел.
— Ничего.
Она подцепила вилкой омлет. В комнате вдруг повисла неловкая тишина, и улыбка Рэйчел померкла.
— Пап, — сказала она, — со мной все хорошо. Честно.
— Я и не сомневаюсь.
— Ты за меня переживаешь. Но все хорошо. Правда. Пап? — Она внимательно посмотрела на него. — Папа, ты видел сон?
Вопрос едва не прибил его к полу. Он отчаянно боролся с детским желанием зажмуриться и заткнуть уши.
— Нет, милая, — отведя взгляд, произнес он сквозь стыд. Его язык едва ворочался. — Мне ничего не снилось.
Он отвез Энни домой по прибрежному шоссе.
Бьюкенен снова выглядел тихим, но это была привычная субботняя тишина, а не безмолвие прошлого дня, тревожное и непонятное. Люди прохлаждались на улице, стригли лужайки, пололи грядки, ходили по магазинам. Мэтт порадовался этой пригородной умиротворенности.
Над склоном горы стояла голубоватая дымка. Ветер приносил через окно насыщенные запахи сосновой смолы и нагретого солнцем асфальта. Дорога плавно изгибалась. Мэтт миновал торговый порт, где на приколе стоял ржавый траулер, и направил машину через деловой квартал, огибая пригорок, — к дому, где жила Энни.
Ему было непонятно, почему она решила поселиться в этом захолустье, в старом многоквартирном доме, без лифта, со стенами не толще картона. Сама Энни не объясняла. Энни много чего не объясняла. Например, куда она исчезала каждую вторую субботу месяца и почему не меняла свою симпатичную, но давно устаревшую мебель.
Она пригласила Мэтта подняться, и он согласился. Несмотря на очевидную бедность убранства, квартира вполне соотносилась с обликом и характером Энни: спальня, большая гостиная с видом на залив, редкие предметы мебели, чистый паркет, старая пятнистая кошка Бьюла, дремавшая на пятне солнечного света. Квартира, минималистичная, как японское хокку: важна каждая деталь.
Энни насыпала кофе в кофеварку. Бьюлу успела покормить соседка, и кошка пропускала доносившийся с кухни шум мимо ушей. Машина забулькала.
— Мэтт, нам нужно поговорить, — сказала Энни.
«Нам нужно поговорить» было политкорректным синонимом грядущего эмоционального всплеска, и Мэтту это не понравилось. Он встал у окна, глядя на спокойный синий океан. О чем говорить? Почему нельзя просто помолчать?
— Мэтт? — окликнула Энни. — Ты видел сон этой ночью?
Он едва не возненавидел ее за этот вопрос.
— Рэйчел спрашивала то же самое, — сказал он.
— О. И что ты ей ответил?
— Что не видел.
— Вряд ли она поверила.
— Она ничего не сказала.
— Я тебе не верю.
— Энни, к чему это? — Мэтт крайне неохотно отвлекся от созерцания озаренного солнцем моря.