– Что же вы опаздываете, право? – поморщился экзаменатор. – Нехорошо. Давайте экзаменационный лист, берите билет.
Мельком взглянув на взятый билет, я спросил:
– Без подготовки можно?– Ваше право.
Мой ответ он слушал рассеяно с полуприкрытыми веками и чуть склоненной набок головой. Но какие-то неведомые токи сообщили мне, что я уже вызываю в этом человеке некоторую симпатию. Легкое и горькое пламечко вдохновения начинает отогревать мою душу... Физика фотоэффекта в моем изложении расцветает, я это чувствую, в живом, полном гармонии и красоты виде. Я страшусь теперь только одного, что недостанет слов передать видимое внутреннему моему взору... Вопрос. Я тут же отвечаю с подъемом, потому что вопрос помог мне завершить мысль. Еще и еще вопросы на темы уже далекие от физики фотоэффекта. Лицо экзаменатора незаметно преображается... Экзамен превратился в оживленную беседу, когда обоим собеседникам очень интересно друг с другом. Экзаменатор вдруг улыбнулся:
– Ну вот, хорошо поговорили "за физику", как сказали бы в Одессе. Ставлю вам пять. А поставил бы десять, чтобы скомпенсировать досадные ваши потери. Несомненно, у вас есть способность чувствовать внутреннюю жизнь физического явления. Это много, это, знаете ли, так же редко, как и абсолютный слух. Жаль, что вы поступаете не на физфак университета. Впрочем, это почти ничего не меняет, ведь электронщик – тот же физик, так что выбор ваш удачен. Мне даже кажется, что у вас есть способность как-то вживаться в изучаемое явление, этакий физический артистизм... Сдавайте непременно все экзамены до конца. Мы что-нибудь придумаем. Вам нельзя терять года, как скрипачу нельзя без ежедневной игры. Мой учитель Лев Давидович Ландау говорит, что активный возраст физика – до двадцати пяти лет. Вам надо спешить. Смотрите-ка, дождь перестал. Проводите меня до дому и расскажите о себе. Будем знакомы – Кухаревский Юрий Васильевич.
Шагая рядом с Кухаревским по мокрому и зеленому от отражений листвы асфальту, я совсем обнаглел и взахлеб рассказывал о молним, шарахнувшей в заброшенный террикон и о том, как строил для физического кабинета школы модели электрических приборов, и конечно же – о своем проекте АЭС, опоясывающих экваториальные пояса Земли... Если не считать сурового на оценки Валика Майдана, это был первый в моей жизни человек, которому я открывал душу. Впервые я ощутил необходимость отразиться в другом человеке, как в зеркале, и понять по его оценке, чего ты стоишь. Выслушав о проекте АЭС, Кухаревский поморщился и сказал:
– Все чепуха и бред. Какая-то убогая техническая фантастика в духе Немцова и Казанцева. А вот фотография чрезвычайно интересна. По-моему, здесь и не пахнет никакой шаровой молнией. Но вам удалось каким-то образом спровоцировать перегрев плазмы в стволе линейной молнии. Температура здесь была в сотни раз выше, отсюда увеличение яркости и более сильная засветка пленки. Дайте мне эту фотографию на всякий случай. Думаю, мы с вами скоро займемся расшифровкой этого иероглифа...
Может возникнуть непраздный вопрос: это что же, Саня Величко предусмотрительно прихватил фотографию молнии на экзамен? Такой хитрый? Клянусь всем атмосферным электричеством – нет! Сделанная контактно с пленки 6x9, эта фотография просто была заложена у меня в записную книжку. И во время исповеди я не мог ее не показать... Да, многим я обязан Кухаревскому, а прежде всего – живущим во мне и поныне убеждением, что мир полон хорошими людьми. У подъезда своего дома Кухаревский мне сказал:
– Вам недостает культуры, Саша. Вы дичок с врожденной физической интуицией. Если привить к ней кое-чего культурного, математического к тому же, может выйти большой толк. Ведь дарование – это то, что дается нам даром, мало еще что на свете так же безнравственно, как пустить этот дар по ветру из-за лени и бесхарактерности. Ученому нужен характер! Скоро вы в этом убедитесь. Да хоть вчитайтесь в биографии Резерфорда, Эйнштейна, Марии Кюри... Ну, давайте – успеха вам с немецким и химией!
Немецкий я сдал при самых загадочных обстоятельствах. Есть у Ильфа в записных книжках такое: "Путаясь в соплях, вошел мальчик". Вот так же, путаясь в плюсквамперфектах и кондиционалис айн, мальчик Саша Величко, семнадцати лет от роду, вошел на экзамен по языку. Взял билет. Строгая седая старушка-экзаменатор выдала мне текст для перевода и пересказа. За подготовкой я просидел два с половиной часа и снова оказался последним из экзаменующихся. Трепеща, подсел к столу для ответа. Но едва я открыл рот, старушка уже старательно вывела в экзаменационном листе "пять" и спросила: "А вы правда очень хотите здесь учиться, молодой человек? Странно, Юрий Васильевич мне сказал, что вы очень способный мальчик, но по вашему виду этого не скажешь".
Химию я вымахнул на пятерку уже без вмешательства таинственных сил. Но прошел в институт на самом пределе. Так прыгун в высоту буквально обтекает свою планку. До проходного мне недоставало трех баллов! На десять мест, оставшихся от конкурса, претендентов отбирали из "отбросов", взвешивая все и вся. Так мне Кухаревский потом рассказывал. В этих-то обстоятельствах он и пустил в ход фотографию молнии. Она перевесила довод об отсутствии у абитуриента Величко достаточных знаний по математике. Расшифровкой же иероглифа, оставленного молнией на том снимке, мы с Кухаревским занялись только через год.В первые дни учебы мне все казалось, что чудесный сон вот-вот развеется, и выяснится, что моя фамилия по ошибке вписана в списки студентов первого курса, да еще и с отметкой "общ", что означало мои права на общежитие, в котором я уже поселился... После лекций неудержимо тянуло шататься по улицам старого Таганрога, которые, начинаясь у маяка, веером накрывали мыс – тот самый "рог", который попал в название города. Его переулки-дуги двумя своими концами выходили к белесо-голубому Азовскому морю. В чисто выметенных дворах после щедрой поливки празднично сияли цветы. Благоуханием табаков перекрывались запахи хлорки и креозота. Держалось совсем еще летнее тепло. Еще можно было купаться и нежиться под солнцем на песочке. Кошек, скребущихся на душе, еще удавалось смирять обещаниями, мол, упорнейшую учебу начнем с вами сегодня же вечером -законспектируем первоисточники классиков и сделаем задание по начерталке. Иногда я встречал во дворе или в коридорах Кухаревского. Юрий Васильевич кивал мне, торопясь по своим делам, а я стоял с пылающими ушами и не мог понять, что же это меня, деревенщину, так разволновало...Что же, в конце концов, заставило меня сесть за работу? Совет Кухаревского "формировать характер", нежданно налетевшая непогода или мнительное предчувствие, что в зимнюю сессию я непременно завалю математику? Пожалуй, равнодействующая всех названных факторов пересилила наконец инерцию сладостной сентябрьской лени. Программа самоусовершенствования сложилась и была принята к неукоснительному исполнению. В основу этой программы лег тезис: "Нет ничего превыше высшей математики". Я занимался по шестнадцать часов в сутки, прихватывая также и воскресенья...