– Для начала даже неважно, будет ли в таком шнурочке перегрев, – сказал Кухаревский. – Нам важно убедиться, что такое бывает, что это сжатие плазмы – реальность.
Он дал мне задание подготовить эскизы разрядной трубки и схему экспериментальной установки... Я засел за работу основательно, как во времена АЭС, и неожиданно начал раздумывать о плазменном колечке, так жестоко отвергнутом Кухаревским. Не напрасно, оказывается, я накачивал себя математикой весь прошлый год. Первая в жизни самостоятельно выведенная формула была несказанно красива па бумаге и казалась несомненно истинной. Я подставил в нее значения токов и других величин нашего с Валиком эксперимента, изящно определенные Кухаревским и ахнул: колечко могло существовать! Через неделю я пришел к Кухаревскому сияющий и интригующий и выложил перед ним свою находку. Кухаревский с полчаса внимательно изучал мои выкладки, посмотрел на меня, не выражая никакого энтузиазма, и сказал:– Может быть, вы и правы, Величко, хотя формула выведена при большом числе упрощений и без учета динамики. Но было бы нечестно с моей стороны навязывать вам идею "шнурка". Всю схему эксперимента вам следует пересмотреть. Сделайте это самостоятельно. Вы справитесь... Кстати, приходите завтра вечером в Большой актовый зал на прослушивание грамзаписей. Мы начинаем с Моцарта, приходите.А на сегодня у меня был запланирован театр. В кармане моего грубошерстного пиджака лежали два билета в ложу бенуара, и Юля Стрельцова была приглашена и не отказалась, вопреки опасениям. Вечером в половине седьмого я пришел к подъезду Юлиного дома. Двухэтажный купеческий особняк чеховских времен был разделен на десяток квартир, и во втором этаже два узких окна были Юлины. Там протекала жизнь божества. Окна были еще по-летнему распахнуты. Юля выглянула, закалывая при этом волосы, и сказала: "Выхожу, Санька". Вскоре она появилась в темно-вишневом строгом платье и в туфлях на высокой шпильке. Ликуя, что попал в тон, я протянул ей бархатный багровый георгин, сорванный по дороге в каком-то палисаднике. Юля благодарно улыбнулась. Охваченный внезапным ознобом, я осознал, что девичья красота будит в моей душе такое же волнение, какое поднимается при мысли о предстоящем исследовании.В театре давали "Дядю Ваню". Весь недолгий путь до театра Юля рассказывала мне о том. как целый выпуск школы-студии МХАТ в чеховский юбилей в 44-м году вызвался ехать на работу в Таганрог, в театр имени Чехова. Не всякий столичный театр может теперь поставить Чехова так, как это делается у нас в Таганроге!.. В ложе бенуара, посмотрев программку, Юля сказала:– Как тебе везет, Санька, сегодня – Глазырин, Шахов и Антонюк!Я же только теперь осознал, что в театре я – впервые, но постыдился в этом сознаться. Когда поднялся занавес, открывая террасу "небогатого помещичьего дома", меня неприятно поразили форсированно сильные голоса старой няньки и Астрова... Но вскоре я оказался захвачен их разговором и перестал замечать нарочитую театральную громкость речи. Изредка я поглядывал на Юлию и, по блеску ее глаз, видел, как захвачена она действием, хотя смотрит этот спектакль уже в третий раз.В конце антракта в ложу пришел четверокурсник Валька Белугин. Он был в строгой темно-серой тройке и лаковых штиблетах. Бабочка в горошек уселась в промежутке между жесткими накрахмаленными уголками воротника его белой рубашки. Я почти с болью ощутил убогую претенциозность своего "модного" одеяния... Знал я Белугина как большого "зашибалу", вечно стреляющего троячки у первокурсников. Был он местным и, живя на материных харчах, не пропитания ради, а лишь в вечной своей озабоченности о "стакашке портвешка" выходил на отстрел троячков, которых никогда не возвращал. И надо же. каким подает себя фертом! Сейчас я отдал бы ему и три червонца, припасенные на самый черный день, только бы он убрался подальше.Но Белугин сел позади нас, воспользовавшись свободным местом. Потом он подвинулся вперед вместе со стулом, протянул длинные ноги между нашими с Юлей стульями и покровительственно возложил свои руки на спинки наших стульев. Получилось так, будто он правой рукой обнял меня, а левой – Юлю. Я ждал, что Стрельцова как-то пресечет нахала, но она спокойно смотрела на сцену, где мучился тоской бедный дядя Ваня в ночном эпизоде с любимой им Еленой Андреевной. Тогда я сам резко отодвинул свой стул, чтобы стряхнуть с него руку Белугина, а тот, как не в чем ни бывало, занял отвоеванное место. Я уже не слушал актеров, а с нарастающей тоской наблюдал, как что-то шепчет Юлии этот хлюст, и она, беззвучно смеясь, изредка отмахивается от него рукой: "Не мешай!" Но жест этот так некатегоричен, так замедлен, что ясно же: ей очень льстит внимание столь замечательной личности, как четверокурсник Белугин...И уже до конца спектакля я не мог отделаться от навязчивых аналогий между происходящим на сцене и здесь, в ложе бенуара. Очарование спектакля сменилось у меня ощущением неодолимой пошлости. Липла к телу влажная от пота рубашка. Голоса актеров были непереносимо фальшивы. Оставалось одно спасение. Я принялся обдумывать предстоящий эксперимент. Я вызвал к памяти формулу, выведенную самостоятельно, и перестал слышать и видеть все вокруг. Прежде всего выяснилось, что при пониженном давлении в разрядной трубке устойчивость плазменного кольца обеспечивается при вполне приемлемом магнитном поле. Но ток разряда по-прежнему непомерно велик, трудно даже себе представить источник такого тока. Потом пришла простая мысль: ток ведь нужен в течение тысячной доли секунды, значит, можно накопить предварительно заряд в конденсаторе большой емкости, как это делается в импульсной радиолокации. Прикинул необходимую емкость. Ничего себе – не одно, так другое! Конденсатора такой емкости, да еще высоковольтного, просто не бывает. А если собрать батарею конденсаторов? Пожалуй, это мысль!.. За всем этим даже знаменитое астровское "В Африке сейчас, должно быть, жарища!" в конце спектакля осталось мною незамеченным.Обратный путь из театра мы совершаем все так же втроем и в прежней диспозиции, убеждающей меня, насколько я безразличен Юле Стрельцовой. Белугин идет рядом с нею, поддерживая ее локоть и продолжая бесконечный треп о какой-то ерунде. Я плетусь сбоку от них, сгорая от нестерпимого стыда, но не решаясь свернуть в ближайший переулок. Огромная белая луна сияет над засыпающим Таганрогом. Изредка задувает холодноватый ветер, и вот уже Белугин отдает Юлии свой пиджак, и она благостно нежится, запахивая его на груди. Бархатный георгин оказался в руке Белугина, и он щиплет его, как ромашку. Словом, все тут складывалось к тому, чтобы прийти Сане Величко к новой рациональной программе, в которой уже не будет ни этой несчастной влюбленности, ни попыток завоевать внимание Юлии к своей особе. А что будет?.. О, будет только эта восхитительная проблема перегрева плазмы, о которой Белугин и понятия не имеет, хотя он без году дипломированный инженер!
Юлия и Белугин остались стоять у подъезда дома, где еще в начале этого вечера жила моя богиня. Я шел в общежитие спокойный и холодный, как и подобает ученому, занятому лишь своими нелегкими отношениями с природой. Я уже два года знал о себе, что в полнолуние плохо и тревожно спится, но зато легко и результативно работается... Приколов к абажуру прошлогоднее задание по начерталке, я заслонил от света лица безмятежно спящих на своих койках ребят и принялся за практическую разработку эксперимента. Изредка я отрывался от работы, чтобы проглотить десяток-другой страниц увлекательного романа американца Митчелла Уилсона "Живи с молнией". Там как раз начинающий физик Эрик Горин сооружал свою экспериментальную установку... Сердечные дела Эрика Горина, впрочем, были не чета моим. Когда его Сабина в очередной раз появлялась на страницах, я ловил себя на том, что видится она мне в облике Юлии, и через мое сердце, точно разряд электрического тока, пробегал импульс мучительного стыда за пережитое сегодня. Под утро я завершил свою работу и прилег на койку, не раздеваясь. Снял только галстук и ботинки. И тут же тревожный сон понес меня по своему руслу, качнув, как ореховую скорлупку.