– О-ля-ля, мадемуазель! – удивился я, пробуя пересоленный подгоревший гуляш. – И этим питаетесь вы, боготворимая мной? Да еще и травите этим своего гранд-папа? Уж лучше питайтесь в столовке нашей "Сорбонны" и деду приносите еду оттуда. Послушайте, завтра воскресенье, но мы не станем до отупения бездельничать, как в будни. Нет, мы завтра устроим королевский обед!– Неужели ты правда умеешь готовить? – удивилась Юля.
Меня подмывало съязвить, мол, одни от бабушки получают школу фортепианной игры, другие... Но, к счастью, сдержался и лишь изобразил скромное достоинство:
– Да уж, умею.
– Ага, – рассмеялась Юля, – ты решил провести практическое занятие на тему "рыбьего хвоста, торчащего из сумки"?
Воскресным утром, последним погожим в ту осень, мы отправились вдвоем на рынок, как самые взаправдашние молодые супруги. Рынок был по-осеннему щедр. От одного только взгляда на мясо, овощи и рыбу у меня разгоралась кулинарная фантазия. Это веселило Юлю, и она смеялась чисто и звонко, ни капельки не веря в осуществимость моих кулинарных замыслов. В самый разгар веселья Юлины глаза вдруг останавливались на моем лице, и словно бы струна напрягалась и начинала звенеть у меня в груди от такого ее взгляда... Смех смехом, но вскоре в сумке у нас оказались и мясо, и зелень, и фрукты, и бутылка красного столового вина. И как-то исчезло представление об иллюзорности счастья, настолько действительно счастливо и свежо и солнечно было это воскресное утро. "Может быть, с этого и начнутся главные события нашей судьбы?" – думалось мне на обратном пути. И грезилось: вслед за счастливым воскресеньем будут у нас, молодоженов, понедельники, вторники и прочие замечательные дни недели. И там – наша работа, какие-то совместные исследования или разработки, которым мы отдадим все свои способности и силы... Господи, да просто идти утром вместе на работу – уже само по себе огромное счастье!Потом на кухне я "закатал рукава". И был веселый обед, по виду совершенно семейный. Дедушка расчувствовался и пожал мне руку. Разумеется, часу не прошло, и мы с Юлей сбежали из дому. Небо заволакивало, пошаливал ветер. У Юли сменилось настроение. Вздохнула:
– Как жаль, что этот наш старый городок на морском мысе такой маленький. Городок в табакерке. Каждый булыжник здоровается с тобой как давний знакомый. Ей-богу, пойти некуда!
– Поедем на преддипломную практику в Подмосковье. Москвы тебе хватит надолго.– Деда я на кого оставлю? Меня и не приглашали... Послушай, зачем ты прилип к этой астрофизике? За месяц – три монографии и учебник в промежутках.– Меня интригует звездное вещество. Миллионы градусов и непредставимые давления. Можешь себе представить плотность сто тонн в одном кубическом сантиметре?– Не столько не могу, сколько не хочу. Тебе-то оно зачем такое плотное?– Сам не знаю. Безумно интересно – вот и все. При такой плотности, представь себе, это газ, вернее – плазма из голых ядер и электронов. Вот жидкость, например, не сожмешь никаким давлением. Просто при большом давлении она превратится в плазму. Сама же плазма может быть сжата до немыслимых плотностей и останется газом. Поразительно, правда?
– Не понимаю тебя. В электронный прибор ты это не вставишь, а забивать голову всем подряд, наверное, глупо. Странный ты, Санька!
Я немного обиделся на эти слова, но по здравому размышлению вынужден был согласиться со своей подругой. Действительно, странное занятие для дипломника. Но так здорово мне было в ту осень постигать физику вырожденного неидеального газа, каковым и является вещество звезд.
– Вообще-то, Юленька, меня занимает то, что сама Вселенная на звездном и галактическом уровнях напоминает очень сложный электронный СВЧ прибор. Вот я и не могу остаться к этому равнодушен, я просто заполняю пробел в нашей учебной программе.
Мы неторопливо совершили ставший уже почти ритуальным обход мимо маяка к лодочной станции и дальше по Приморскому бульвару и Каменной лестнице, построенной сто лет назад греком-негоциантом для красавицы-дочери. Расставаясь с Юлей под кленом у ее окон, я потянулся было ее обнять, но она локтями уперлась в мою грудь и теплыми сухими ладонями сжала мои виски. "Подожди, -прошептала Юля, всматриваясь в мое лицо. – Ну подожди же..." И по-прежнему непонятно было: ждать ли мне еще лет пять или одну только минуту... Ветер налетел на наш клен, и тот поспешно благословил нас целым ворохом листьев. Клену-то некогда было ждать: начиналась осенняя непогода и ему надо было спешно уходить в свой зимний сон.Недели через две утром по дороге в институт Юля сказала:
– Сегодня я уеду в Ростов.
– Каким поездом?– В двенадцать сорок. Сбежим с третьей пары?– Непременно сбежим. Если не секрет, зачем ты едешь?
– По тете Люсе соскучилась, года два уже не видела, – улыбнулась Юля, чуть повисая на моей руке и заглядывая снизу в глаза. – Ладно, не мучайся. В командировку приезжает Женя, тот самый Евгений Сергеевич Головин, а мой Колька что-то там догадался мне через него передать. Ну что ты так потемнел лицом, мой славный Отелло? Ты ревнив...
– "Отелло не ревнив, он доверчив". Так считал Пушкин, Юля.
Мы сбежали после второй пары и успели зайти домой, чтобы сказаться дедушке. Он задумчиво и старательно раскладывал пасьянс. Согласно кивнул и попросил меня принести ему завтра к обеду кефир. Юля отдала мне свой ключ от квартиры. Шел сильный дождь. Затянутая в темно-зеленый пластиковый плащ и повязанная такой же косыночкой, Юля была прехорошенькой. С полей моей велюровой шляпы вода текла потоками на нелепую крылатку китайского плаща "Дружба", очевидно, для того и придуманную, чтобы накапливать воду, а потом дружески отдавать всю ее на спину. В ботинках тоже было полно воды, но это все ровным счетом ничего не значило... Встав уже на нижнюю ступеньку вагона, Юля неожиданно повернулась и поцеловала меня, припав губами к моим губам. Я ничего не успел почувствовать в нежданном этом поцелуе, кроме теплой нежности ее губ, но горячо любил в тот миг все на свете: старый городской вокзал, перрон, зеленую стенку вагона из узких дощечек и даже мокрую собаку, угрюмо шлепавшую мимо нас. Поезд двинулся, и Юля сказала из двери:
– Встретишь меня завтра здесь в восемнадцать тридцать, ладно? Назавтра умер Юлин дедушка.
Прижимая к груди пакет с двумя бутылками кефира, я открыл ключом дверь и с порога увидел: старик грудью лежал на столе с пасьянсом, и его длинная сухая рука отвесно протянулась к полу. Из-за моего плеча выглянула соседка и запричитала:
– Ой, Господи Боже, я ему все утро звонила в дверь, он не откликался. Я так и подумала. Соседушка мой дорогой, тридцать лет рядом прожили, хороший был человек, царствие небесное!.. – И, перестав голосить, спросила: – Саша, так вас, кажется, зовут, Юлька-то когда должна вернуться? Вы не беспокойтесь, мы тут все начнем обряжать, как принято у людей. Такие хлопоты не для Юличкиных плеч. Вы уж ее подготовьте, когда приедет.
В восемнадцать тридцать Юля не приехала. Не приехала и последним ночным и завтрашним первым утренним. С вокзала я отправился в институт, перестал встречать ростовские поезда и весь будто бы съежился изнутри... На третий день к дому подъехал черный старомодный катафалк. Я как раз повернул из-за угла с Чеховской и увидел одновременно и скорбный экипаж у дома и Юлию, быстро идущую от трамвайной остановки... Поминальный обед соседки накрыли в проходной комнате. Ждали Юлиных родителей, но потом, к величайшей неловкости, выяснилось, что телеграммы им никто не давал. Вечером, когда все разошлись, Юлия попросила глухим голосом:
– Не уходи, Саня. Будешь спать вот здесь на диване. Я не могу оставаться одна.
Она постелила мне постель и сказала, выходя из комнаты:
– Все. Можешь ложиться.
Я разделся и лег, уткнувшись носом в диванную спинку. Слышал, как раздевалась она и как погасила свет и легла, вероятно, свернувшись затравленным несчастным зверьком. Всю дорогу до кладбища и обратно на меловом ее лице не было ни слезинки. И не проронила ни слова до этого "Не уходи!" В эти дни меня трясло от мыслей о причинах ее задержки в Ростове, и было не до астрофизики. Что значит для нее этот Головин? Юля дышала ровно, похоже, она уснула. Мне не спалось, Я заложил руки под голову и принялся раздумывать о гипотетической пушке, которая грезилась мне в душные ночи прошлого лета. Закружились в моем воображении электроны, и математика, описывающая их движение, целиком захватила мое внимание. Нет. нет, все далеко не так вздорно, хорошая может получится пушка!.. Незаметно я уснул, но еще и еще просыпался, будто бы для того, чтобы подумать одновременно об электронных траекториях и неведомом Головине... Сколько времени? Часы в опустелой комнате деда ударили дважды. Юля вдруг села на постели.