Я научил ее вставлять в стволы патроны, взводить курки и целиться. Женя повесила ружье на плечо стволом вниз и по овражку в береговом откосе двинулась в путь, подволакивая ногу... Я остался один.Полуночное солнце золотило верхушки окрестных холмов. В одиночестве полярная ночь больно ранила душу. Огромность пространства настолько растворяет в себе, что почти перестаешь осознавать свои ощущения. Один только слух был прикован к Буредану. Совсем рядом в ущелье, прорезанном Карой в сердцевине огромного холма, водопад гремел-звенел-грохотал-гудел – все это сразу, как в оркестре. Не зря же он по-ненецки Бу-Ре-Дан! Гулкое это звукоподражание говорит сердцу больше, чем наше чисто смысловое водопад. Ненцы любой порог именуют буреданом, но это Буредан с большой буквы, что закреплено навеки его названием на географических картах.Меня снова тянет к Буредану, и я вхожу в ущелье. Тусклое алое солнце, словно намаявшись за день, прилегло на вершину холма, подрагивает, будто бы часто дышит. Кара ускоряющимся потоком уносится в невидимые против солнца ворота. Я вхожу в тень, и сразу становится видна вся заполненная алым туманом расселина. Иду у самой воды по выглаженному половодьями известняку. Быстрая вода черна, по ней цветут, вьются и текут огненные переливы. Выпуклые литые зеркала водоскатов ловят и с восторгом воспроизводят в себе крошечные солнца, в десятикрат более яркие, чем настоящее, видимое над краем расселины. А вот и сам водопад! Будто бы неоставимо вертится видимый только на четверть обода широкий громадный маховик, черный и блестящий... Два мировых первоначала сошлись здесь в вечном своем союзе-противоречии – вода и камень. Над водопадом или порогом, без мыслей и позабыв о времени, можно стоять часами. Почему?Может быть, потому что в каждом человеке тоже борются эти два первоначала, и борьба их означает жизнь? С ознобом в душе я осознаю свою родственность с этим миром воды и камня, куда больт шую, чем осмелился бы подозревать. Что-то поднимается из глубин моего существа, как эти вот водовороты и зелено-белые клубы вспученной воды в бучиле ниже водопада. Все, что я знаю о себе, о земном мире и Вселенной, кажется вдруг таким ничтожно малым по сравнению с черной глубиной во мне самом. Будто бы со стороны и с большой высоты вижу я себя, испуганного и судорожно стремящегося вернуться в привычные рамки обыденного миросозерцания...Мимолетное пронеслось, и снова передо мною лишь темно-зеленый бешеный поток воды в белом ложе из мрамора. Можно представить, что творится здесь в половодье! Как вдохновенный скульптор, вода вырезала в известняке завитки и воронки, огладила углы выступов и протянула в монолите плавные, музыкального дыхания линии, в чем-то сродни орнаментам российского модерна... Вот небольшая воронка, заполненная водой, напоминающая след великана, обутого в паленки. Любопытно, как вода сумела выполнить такую работу? Сквозь прозрачную воду видна на дне этой ванны здоровенная черная кілька. Вот и разгадка: этот камешек, явно притащенный рекой откуда-то издалека, работает здесь в половодье на манер шаровой мельницы! В борьбе с белым камнем река использовала в качестве орудия твердый черный камень. Нужно непременно показать это Жене! При мысли о ней я заторопился к палаткам. "Может быть, и нам с тобой, Женечка, как воде и камню Буредана. придется еще долго прирабатываться друг к другу, прежде, чем мы достигнем такой же вот гармонии, как это удивительное по красоте место", – подумалось мне, и захотелось поскорее увидеть ее, заглянуть в глаза, попросить прощения. Женя уже вернулась "с охоты" и даже устроилась ко сну в палатке.
– Сначала испугалась, что тебя нет, – тихо сказала она, и по тону я понял, что прощен. – Потом вижу: ты бродишь у воды.
– В кого-нибудь палила?
– Нет, что ты! Просто мне очень нужно было постоять лицом к лицу с тундрой. А ружье – так, для куража.
Я разделся и забрался в свой спальный мешок. Женя лежала лицом ко мне, подложив под висок ладонь, смотрела рассеянно и печально. Вдруг заговорила:
– Мы с Надей тогда еще в Иванове жили. Каким-то чудом дошло до нас мамина письмо. Единственное и последнее. Синим химическим
карандашом на листе из какой-то конторской книги. Писала, что строят они железную дорогу в тундре между Обью и Енисеем, что осталось ей еще шесть лет сроку, если только тундра силы до конца не выпьет... Помнишь, в учебнике географии у нас была цветная картинка "Весна в тундре"? Холмы, озера, голубая даль, гуси в небе и олени поодаль. Бывало, я от той картинки часами оторваться Не могла. Это было для меня, как щекой к маминому плечу припасть... А когда мы с Надей то письмо читали, ее уже не было в живых. Ее поглотила тундра. Но узнали мы об этом только через десять лет, после реабилитации.
Женя сомкнула веки, безмолвно борясь со слезами. Я погладил ее висок. Наконец она справилась.– Нам рассказывала одна сидевшая с нею в лагере женщина. К маме стал приставать какой-то начальник из охраны, стал ее домогаться. Воспользовавшись оплошностью охраны, она однажды ушла именно в такую, как на картинке, весеннюю тундру, и канула в ней. Гак и не нашли, сколько ни бегали с собаками... Все эти годы мне казалось, что ее неуспокоенная душа носится где-то над тундрой. Ты меня поймешь, Саня. Нынче я с нею поговорила и она наконец успокоилась....Утром беспечная куропатка, прельстившись просыпанной гречкой, привела к палатке свой выводок. Проснувшись, я услышал тонкий цыплячий писк у самой головы, как в детстве в хате у бабушки Марии. Выглянул в дырочку, когда-то прожженную угольком от костра. Черно-желтые шарики бойко шныряли в кустах. Настороженная и строгая мамаша нетерпеливо кеклила, сзывая неслухов на лакомство. Я осторожно разбудил Женю, и она долго не могла оторваться от дивной картинки... В палатке становилось жарко. Яркое солнце поднялось уже довольно высоко.
– Поможешь мне стирать? – спросила Женя после завтрака.– Разумеется. Вчера я высмотрел для этого чудесное место.
Мы пришли к "следу великана, обутого в валенки". Я показал Жене эту овальную ванну с черным камнем на дне.
– Прелесть какая! – восхитилась Женя, поплескав ладонью в воде. – Санечка, ты только попробуй, она же почти горячая! Сейчас будем купаться и загорать.
Женя сбросила штормовку и брючки. На ней были лиловые пла-вочки и такой же лифчик. Она во всю длину тела поместилась в ласковой теплой ванне. Я тоже разделся и ринулся в подвижную и прозрачную воду омута пониже водопада. Стиснув зубы, заставил себя проплавать до счета "...и-шестьдесят". И тут же выскочил, как ошпаренный. Зато Женя блаженствовала в своей ванне! Напоследок она намылилась и вымыла волосы. Потом мы истово занимались стиркой на солнечном припеке у самой кромки воды рядом с бешено летящим маховиком водопада. Женя намыливала и отбивала белье большой гладкой галькой. Я старательно и многократно отполаскивал и раскладывал на белом горячем известняке стиранное – рубашки, носки, тренировочные брюки... Ветерок, тянущий вдоль расселины, уносил комаров. И гремел-гудел, не утихая, Буредан, сверкающий под солнцем синевой и зеленью среди празднично белых этих берегов из мрамора.Наконец все было выстирано. Женя поднялась во весь рост и потянулась вверх руками в усталой истоме. Что-то было в движении ее рук и тела от гармонии завитков и линий самого мраморного берега. В наплыве хмельного счастья я шагнул к ней и увидел в ее глазах как бы отражение своего порыва. Легкие руки, сухие и горячие от солнца, сомкнулись вокруг моей шеи. Это и был наш первый нестыдливый поцелуй. "Ой, Санечка, – прошептала Женя. – Хотела я до возвращения в Москву быть с тобою суровой, да видят тундровые боги, не могу". Мы снова и снова целовались... А солнце уже скатилось с верхушки полдня и уже не так горячо грело. И ветерок с Карского моря дышал льдом. Женя сказала:
– Есть так хочется, Санька! Ребята хариусов живых нам с тобой оставили в садке. Пойдем их поджарим, а?
И оказалось, что жарить хариусов это так же замечательно, как стирать и целоваться. Пока Женя чистила и потрошила прекрасных серебристых рыб, я собирал плавник по берегу и развел такой костер, что через полчаса уже были превосходные угли, и сковородка шипела и стреляла, подрумянивая куски рыбы... И есть хариусов, сидя на земле спина к спине и прикасаясь затылками, тоже было хорошо. И смотреть, ожидая пока вскипит чайник, на вечереющее уже солнце... И собирать высохшее, восхитительно пахнущее озоном и снегом белье... И снова и снова тянуться друг к другу... Все было необыкновенно ново и хорошо в раю по имени Буредан!До самого последнего мгновения жизни своей буду я помнить то прекрасное, что было у нас с Женей в ту солнечную ночь у водопада. Как проснулся в абрикосовом свете. Как, полувыбравшись из спального мешка, принялся лихорадочно расстегивать молнию на мешке Жени. Я не совсем осознавал, что делаю, и чувство, наполнявшее меня, было сродни жажде... Женя, высвободив из мешка руки, так же порывисто обняла меня и горячо зашептала: "Не надо спешить, хороший мой, любимый! Я еще не готова. Понимаешь? Это должно прийти к нам обоим одновременно. Это придет! Мы никогда-никогда не будем разлучаться с тобою, Санечка, и это придет..."Теперь, через три десятилетия, постигаю я все величие Божьего замысла. Повторно создав рай у Буредана, Творец воспользовался тем, что не растут в тундре яблони. И это тоже было хорошо, потому что яблоки с райских яблонь – вовсе не простая материя! Через полгода молодоженами в московской гостинице мы это с Женей поняли, хотя и не решались еще выразить это словами... То, о чем горячо шептала мне ночью у Буредана Женя, пришло к нам только через год в Коктебеле. Нужно было каждому серьезно пережить страх потери другого, чтобы нас действительно соединила любовь. Но и это не стало пределом. Еще пятнадцать лет мы, ступенька за ступенькой, поднимались к постижению того, что Бог заключил в своем заветном яблоке. Думаю, что он и в первый раз не потому так сильно разгневался, что Адам с Евой попробовали то яблочко, а лишь за то, что сделали они это суетливо и в присутствии третьей стороны.Не зря вчера был тот ветерок с Карского моря, отлично прогонявший комаров!.. По туго натянутой крыше палатки шелестел дождик. Через зеленый тюлевый полог на входе был виден противоположный берег, и там происходило какое-то непонятное движение, словно берег порос суетливым подвижным кустарником. Слышались гортанные крики и лай собак. Я надел плащ и выбрался наружу.