Заходякин помолчал. Глаза его блестели. Потом спросил: – А вы, молодые люди, как полагаете, что вас потянуло в Заполярье? Любознательность или жажда размять косточки и пощекотать нервы на карских порогах? у вас же – книги, кино, наука, спорт! Какого ж вам еще рожна? Зачем вам Кара вживе? Не знаете вы, что мне ответить. А я вам о вас же скажу – это нравственный голод гонит вас от ваших научных занятий и от ваших умственных споров... Может быть, вы думаете, что нравственность сводится лишь к тому, чтобы не украсть и не убить? Ошибаетесь. Замыкаясь в суете и переставая ощущать свое место в мире, мы впадаем в самую низкую безнравственность. Вот и отправляетесь вы в дикие места путешествовать, чтоб восстановить утраченные связи со вселенским миром. и на Кару вас потянуло, чтобы хоть мало промыть вашу не по летам тускнеющую живопись!.. – углубляясь в свои размышления, Заходякин умолк лишь бормотал про себя: – Надо бы подумать над этим хорошенько. Как-то здесь конненталь глубоко зацепляется и за нравственность...
Через полгода мы получим от него прелюбопытнейшую телеграмму.До этого мы еще успеем обменяться с ним посылками. Ему вышлем по его просьбе немецкую фотопленку для слайдов и полный набор химии для проявления. От него получим увесистый ящичек с омулем и гольцом к новогоднему празднику. а следом придет телеграмма:
"поздравляю новым годом незабываем встреча вашего туризма нашей беседы относительно коннентально-тектонической живописи в направлении нравственных похождений заходякин".
Я расхохочусь, прочтя это послание. Но Женя посмотрит на меня серьезно и скажет: "Напрасно ты, Санечка, так веселишься. Думаешь, он ненормальный? Вовсе нет. Даже после того, как ты его споил, у него оставались совершенно адекватные реакции... Дело здесь даже трагичнее, чем помешательство или мания. Он действительно родился философом, то есть мыслителем и очень глубоким. Таким создала его природа, а судьба не дала ни образования, ни возможности приложить недюжинный ум к полезной мыслительной работе. Очень это горько, а ты хохочешь... Да ты и сам такой же несчастный, мой милый, хотя способности твои совсем иного рода, чем у Федора Васильевича. Природа создала тебя исследователем и творцом, а ты, плывя по течению, превратил себя в ремесленника и готов до скончания века "клепать поставки". Заходякин к своему дарованию относится честнее, чем ты.
– Это что же, мамочка еще до свадьбы начала лепить из тебя идеал? И она уже успела оценить твои таланты. Каким образом? Что она могла понимать в твоей раб о те?
– Понимала. Не в работе моей разбиралась, а меня понимала. Нам с нею очень нр а вилась одна сентенция из только что вышедшего фильма
"Девять дней одного года". Закадровый голос там вещает, мол, в физике мы не шибко разбираемся, но за понимание физиков как людей ручаемся. Помнишь эти слова? Так вот Женя смеялась: "Это про меня, Санечка!"
– Вы поженились в марте, в августе ты вышел на открытие уип-эффекта. Вот туш все и закрутилось у тебя. Значит, следующая глава будет об этом.
– Послушай, а не переставить ли нам первую главу сюда? По време ни она как раз следует за этой, карской.
– Ни в коем случае!.. Уж я-то как художница должна что-нибудь смыслить в ко м позиции, правда? Поверь, та глава на своем месте, пото му что уип-эффект – дело всей твоей жизни. Она как эпиграф, как запев. И ты ее написал, еще не собираясь писать м е муаров... Нет, нет, пусть останется там. где стоит. Мы просто попросим наших ч и тателей, если они когда-нибудь у нас будут, перечитать эту главу еще раз, прежде чем приняться за следующую, шестую. Я сейчас это сделала и скажу тебе: она читается с о всем по-новому.
Глава 6. ТРАМВАЙ НА ЧЕТВЕРЫХ
Золотая осень, скупое солнце предвечерья. Сквозные кроны лип и кленов над головой. И вороха, пласты сильно шуршащих, почти оглушающих при ходьбе по ним, листьев... Бежевый плащик с подвернутыми рукавами, кулачки, сунутые в карманы, черная гривка на вороте плаща. "Женечка!" – произнес негромко в оглушающем шелесте шагов. Обернулась и, словно нежданной встрече обрадовалась, так просияли глаза. И шагнула навстречу, выхватывая руки из карманов... 63-й, середина октября, первая неделя жизни в собственной нашей комнате-трамвае.
После возвращения из Коктебеля мы из "шалаша" снова попали в полное бездомье. В первые же дни я отважился, другого уже просто не оставалось, и записался на прием к Бердышеву. Тридцатипятилетний директор Синявинского НИИ был высок ростом, спортивен, энергичен, честолюбив. Ничем его судьба не обделила. Удачей – тоже. И сто– : ял перед ним инженер того же НИИ Величко двадцати шести лет, тоже не из хлипких, но сильно невезучий по части крыши над головой. И стоял он весь тот недолгий их разговор, потому что Бердышев не предложил ему присесть, хотя стул стоял рядом, в шаге от посетителя. Может быть, директор хотел поскорее разделаться с неприятным, из-за неразрешимости, вопросом инженера Величко. Мина досады застыла на лице Владислава Петровича.
– Какую там комнату, – сказал он. не поднимая взгляда от бумаг. – Вы понимаете, что кадровые работники ждут у нас жилье с момента возвращения из эвакуации? То есть двадцать лет... Потерпите, товарищ э-э-э... – полистал список приема – ... Величко, несколько лет. Ведь теперь мы много строим.И вдруг выражение лица директора резко изменилось:
– Постойте-ка, вы Величко?.. Так это вы заместитель главного конструктора по прибору "Эллинг"? И вы посмели ко мне явиться с этой просьбой при всем том, что творится с вашим прибором?
Бердышев побагровел, набычился, нашарил не глядя стакан с остывшим чаем... Освоение "Эллинга" в цехе экспериментального завода при НИИ шло на самом деле из рук вон плохо. В том не было моей прямой вины, документацию на завод я всю передал без задоринки еще год назад. Как при передаче грудничка из материнских рук в детские ясли, прибор еще просто не "акклиматизировался" у новых своих семи нянек. Но неписанный кодекс Синявинского НИИ определял пожизненную ответственность разработчика за свое детище, в чьих бы руках оно ни находилось. Бердышев имел все основания на меня озлиться. Выпуск необходимого количества приборов "Эллинг" срывался. Разработчики важных оборонных и космических систем буквально через правительство давили на Бердышева, а порой и самым наглым образом прикрывали собственные срывы и недоработки отсутствием дефицитных "Эллингов". Тогда Бердышеву доставалось особенно крепко... За время, пока я болел и отдыхал в Крыму, цех так и не выпустил ни единого прибора, а поставки из лаборатории тоже оказались не выполнены. Стаднюк теперь исходил сарказмом в мой адрес и каждый день гонял меня в цех для помощи, но сделать там что-либо посредством таких "кавалерийских атак" было немыслимо.Директор отставил стакан. Он уже совладал со своим гневом, но его взгляд из-под бровей не сулил инженеру Величку никакой малины.
– Давайте так, Величко, – ударом ребра ладони по столу он словно бы отсек все сомнения. – Сегодня четвертое сентября. Так вот, тридцатого сентября вы сдаете первые двадцать "Эллингов" из цеха, а не из науки. Берите там инициативу в свои руки, действуйте от моего имени, иначе ничего хорошего не выйдет. В случае успеха, первого октября вы получите ордер на комнату из директорского фонда.
Как известно, мальчики становятся мужчинами за одну ночь... За тот неполный месяц инженер Саша Величко завоевал свое право считаться настоящим мужем. Чего только это стоило! И как она была хороша, несмотря ни на что, эта первая наша с Женей комната в коммуналке!.. Если же "смотря", то было над чем и посокрушаться. Всего-то девять квадратных метров, шириной в два и длиной в четыре с половиной метра погонных. Вместо окна она имела эркер и от этого производила неотразимое впечатление трамвая, уткнувшегося в побуревшую уже крону тополя... Все же это было лучшее жилье на свете!Мы наняли маляров и быстренько провели косметический ремонт. Поставили неширокую "полуторную" тахту и финский секретер с таким количеством полочек, ящичков и прочих "секретиков", что он вполне оправдывал свою название. Были еще книжные полки, горкой поставленные от пола до потолка, и платяной шкаф, самый маленький, какой удалось отыскать в мебельных магазинах Москвы. В отгороженном тахтой эркере я положил строганную доску концами на боковые подоконнички. Сидя за этим "рабочим столом", я всегда смешил Женю сходством с "глубокоуважаемым вагоноуважатым"...Впервые у нас над головой был чисто выбеленный потолок собственного жилья. Впервые Женя не уехала на ночь в Москву к сестре, а осталась у себя дома и не могла нарадоваться этому факту. Как и ожидалось, узкая тахта не была нам тесна, потому что оба мы были достаточно худые, да и спали в обнимку... Женя не дала мне погасить свет, и мы еще с полчаса любовались потолком своей комнаты-трамвая.