Каждый вечер перед сном я исповедывался Женечке. Эти ночные разговоры были моей радостью, моим упованием, источником оптимизма и мужества. Порой я поражался тому, как по скупым деталям и фактам Женя строила точнейшие психологические характеристики моим новым сотрудникам и оппонентам, и ее советы, как с кем себя вести, имели для меня самую практическую действенность. Но была в тех разговорах одна тема особенно болезненная. Нет, Женя и капельки не злорадствовала – ну и на волосок! – просто я сам в глубине души тосковал по оставленной работе в НИИ.
– Понимаешь, – признался я Жене, – Там все у меня приходило само собой, как дышалось. А здесь все, буквально каждый шаг дается только преодолением.– Все настоящее в жизни дается преодолением, Саша, – улыбнулась она. – Характер, во всяком случае. Так что однажды ты вернешься к научной работе обновленным. И я хочу, чтобы такое случилось поскорее.
Моя статья попала на рецензирование Алеше Пересветову, моему напарнику по кормовому веслу на хамсаринском плоту.... Сначала в редакции институтского научно-технического сборника решили, что статья Величко об эффекте схлопывания в неидеальной плазме не проходила по профилю издания и сообщили об этом автору. "Отошлите ее в академический журнал", – сказали мне по телефону. Я отправился в главный корпус ее забирать и по дороге горестно подумал: "Вот и конец всем моим ученым амбициям, в академическом журнале статью какого-то инженера без ученого звания не опубликуют". Но статью мне не отдали. "Только что заходил Пересветов Алексей Сергеевич, -сказали мне, – Случайно увидел вашу статью и очень заинтересовался. Сейчас она у него". Пересветов руководил небольшой проблемной лабораторией. Он исследовал физические процессы, которые использовались при разработке новых электронных приборов или неожиданно, в виде паразитных явлений, возникали в приборах существующих. Для Пересветова не существовало понятия "не по профилю НИИ". Все было по профилю, если только имело отношение к электронике... На следующий день Пересветов позвонил мне сам:
– Судя по куцым "выводам", старик, ты совершенно не понимаешь, что открылось твоему проницательному взору. И эта фотография молнии с яркой точкой – фантастически любопытно! Давай договоримся так: статью в сборнике напечатаем непременно, чтобы поскорее "застолбить" твое авторство, а мы в проблемной лаборатории попробуем развернуть ключевой эксперимент. Но в "выводах" советую тебе заявить без обиняков, что этой публикацией ты открываешь новый путь к управляемой термоядерной реакции. Глядишь, на старости лет это и принесет тебе горсть лаврушки для супа. Питательности никакой, но запах приятный. Согласен?.. Тогда напиши по-новому "выводы".
При этом разговоре у меня было такое впечатление, что это у меня самого теперь очки привязаны к голове, их заливает водой, а Пересветов корректирует мои движения гребью... Все это я рассказал Жене вечером по дороге от станции электрички.
– До чего же обидно, Сашка! – сказала она. – Кто-то будет твой эффект проверять, изучать... Как если бы ребенка родить и отказаться от него.– Авторство не собственность, Женечка! Да никто на мое авторство и не покушается, как это бывает у вас в романах об ученых.– Вот чудак. Они же откроют много нового, но уже без тебя! Это даже мне понятно. Авторами нового знания будут они, а не ты, Величко. Ты останешься на перроне, а они помчатся на поезде и помашут тебе ручкой вот так... Угадай, кто у нас будет в воскресенье в гостях? Ну угадай, угадай!
– Неужели Лешка и Сергей?
– Точно. Сегодня Леша мне позвонил, предложил взять портрет. И я пригласила их посетить наше Синявино. Так что маринуй мясо, Величко, и покупай "хванчкару" или "мукузани". Выберемся на лыжах в лес с шашлыками. Давай?– Хорошо, – согласился я. – Только нужно Лешке заплатить за портрет. В этом месяце я получу большую премию, а художники, небось, нуждаются по-прежнему.
Женя на минутку онемела. Потом сказала:
– Ты что спятил, миленький? И что за человек!.. То задаром готов отдать добрым людям то, что сам буквально выстрадал в муках, то готов совать деньги там, где и духу их быть не должно... Кстати, Леша сказал, что сейчас их дела не так уж и плохи. Новосибирские физики сейчас опекают наших художников. Ребята только что получили заказ на отделку какого-то дворца в Академгородке.
Портрет будет лежать в большеформатном альбоме "Шедевры Дрезденской галереи". С ним поделится восковкой "Святой Себастьян". Наедине, даже без Маши и Даши, я буду брать альбом и, всегда волнуясь, как фату с лица невесты, поднимать восковку. Делать это я буду нечасто, только когда тоска доводит до крайнего предела, до глухой неуговариваемой боли слева в груди. И всякий раз в такую встречу с Женей в долгие-долгие годы без нее, мне будет казаться, что она изменяется, что с нею что-то происходит в той вечности, где она оставлена силой Лешкиного таланта. Чуть-чуть изменяется взгляд, улыбка, свет карих глаз. Увы, это от раза к разу буду меняться я сам, и не в лучшую сторону. Потому, в полном соответствии с понятием относительности, Женя на портрете будет становиться более юной и прекрасной. То было в нашу обычную вечернюю прогулку в начале марта...Днем буйствовала весна света. Через полукруглое окно в нашем технологическом бюро я видел залитый солнцем палисадник перед "скопцовским" корпусом с синими тенями на снегу от темно-зеленых елок. Недоставало только кур на пригреве. С большой сосульки под дугой окна срывались сверкающие капли...Вечером под звездным небом по дороге к станции звонко хрупал под ногами лед, схваченный деловитым морозцем. Женя грустная была и рассеянная по дороге домой. На висках из-под вязаной шапочки выбивались пряди волос. И дома весь вечер взгляд у нее был туманный, далекий какой-то, ускользающий. Не заболела ли?.. Она штопала при свете бра, сидя на тахте, пока я уносил на кухню и мыл посуду после ужина.
– Пробежимся по малому кругу? – спросила вдруг, решительно откладывая штопку.
– Так ведь одиннадцать уже.– Ничего, за часик обернемся.
В лесу, в храмовом пространстве между сосен, идя впереди меня, она подпрыгнула и в воздухе ловко развернулась лыжами на сто восемьдесят градусов. Поехала навстречу и остановилась в полуметре, проскочив одной лыжей между моих лыж. В пепельном звездном свете я видел темные глаза на бледном лице.
– А может, ты все же не любишь меня, Сашка? – спросила нешуточно грозно.
– Ты что это, Женя?
– Да. Не любишь. Только изображаешь, притворяешься, не знаю, зачем.
– Как мне любить еще сильнее, Женечка?
– Лучше никак, чем так! Всего-то разик один и зацепилось у нас с . тобою за год, и то не удержалось. Несовместимые мы, видно, с тобой. И ты не рад был, я же видела, только себе не поверила. Мои редакционные бабы, знаешь, что говорят? Эх, лучше уж тебе не знать то, что от них о настоящей любви наслушалась... Посторонись с лыжни!
Я отступил в сторону. Женя оттолкнулась палками и понеслась кдому, не совершив обход малого круга, что само по себе было нехорошим знаком... Она бегала на лыжах много лучше меня, южанина. Когда я приплелся домой, она уже лежала в постели, сильно подвинувшись на свой дальний край и обнимая подушку, как всегда, когда ей не хотелось обнимать меня.Я прокантовался без сна почти до самого утра. Как и полгода назад в Коктебеле, наша любовь готова была растаять, испариться, исчезнуть, словно призрачный замок в высоком облачном небе. Как же сберечь и удержать то. что и словами выразить невозможно? Чем, кроме покаянной мольбы к владычице-судьбе, удержать это. когда наступает такое вот неожиданное похолодание?.. Если она на самом дел разлюбит меня?.. Женя была уже не раз у врачей, и у нее не обнаружили никаких отклонений. И снова моя ноябрьская вина возникла в душе со всем своим трагизмом. Возможно ли вообще возращение того, что соединяло нас в первую неделю жизни под своей крышей?.. И ничего не придумать, ничего не предпринять! Кроме одного... Нет мне жизни без тебя, вот что я знаю точно, Женечка.