Мне хотелось сказать Жене, что она ошибается, что она несказанно любима, но я лишь молча привлек ее и обнял. И вдруг увидел смоляных ее локонах первую серебряную нить. Хотелось молить ее прощении за уходящую молодость. За то, что никак не удается мне дойти до такого решительного успеха, чтобы он принес славу и достаток, которые украсили бы ее, Женечки, жизнь так, как она этого за служивала... Женя отстранилась и сказала:
– Откроюсь я тебе, Сашка, раз уж день у нас такой сегодня. Осенью наши зайки пойдут в школу. Так вот все эти десять лет, я хочу быть рядом с ними. Возьмусь преподавать в школе русскую литературу... Устала я ездить в электричках, да и "акушерство" литературно: обрыдло, и вообще дела наши журналистские протухают. Не могу больше так жить, мой миленький, не могу!
В те дни еще не было беспокойства за судьбу свершаемой нами работы. Казалось, стоит только получить нейтроны в соответствии техническим заданием, и последует каскад еще более ярких свершений. Конечно же, эта легкость была только кажущейся. Чего стоила одна только техника безопасности при появлении нейтронов! Не дай бог облучить персонал. Мы тщательно готовились. Циркотрон обложили свинцовыми листами. Установка включалась дистанционно.... И вот свершилось! В мае на решающий опыт мы пригласили того самого Дмитриева, что втравил меня в "нейтронное дерби". И он, сам шутливо назвавший себя "спортивным комиссаром", зафиксировал результат– детектор нейтронов давал резкий всплеск синхронно со всплеском уплотнения плазмы. Сомнений не было: "уип-эффект с периодически повторяющимся воздействием" вышел ноздря в ноздрю с другими участниками "нейтронного дерби". Летние месяцы ушли на тщательную обработку всего экспериментального материала и написание обстоятельного отчета по нашей НИР. Слово "непрофильная", могильной стужей дохнувшее в душу, я впервые услышал от того же Дмитриева, бывшего и председателем Госкомиссии по приемке работы.. Шутливо взвесив в руке отчет, он мне сказал:
– Знаете, Александр Николаевич, это тянет почти на докторскую. По вы не защитите даже кандидатской. Для ваших технических наук здесь недостает убедительного внедрения результатов, а для наших, физико-математических, – серьезного теоретического обоснования ваших блестящих интуитивных находок и интерпретации огромного пласта полученной вами эмпирики... Вообще судьба вашей работы тревожна. Она ведь непрофильная для вашего НИИ, и вряд ли ваше руководство захочет втягиваться в проблему термоядерного синтеза, конца которой в двадцатом веке не видно даже и через призму радужных прогнозов, нарисованных вами в последней главе отчета. Наш институт вряд ли заинтересуется вашими результатами. Мы ведь тоже маемся с "непрофильным термоядом", который вечно висит на волоске при обсуждении тематики нашего лазерного НИИ... Ах, как жаль, что вам не удалось выиграть "дерби" с бешеным перевесом. Пожалуй, только мировой "скандал" обеспечил бы вам прочное будущее.
И поселилась в моем сердце после этого разговора великая тревога. В конце августа, когда ушли в министерство на утверждение материалы Госкомиссии, я вошел в кабинетик Пересветова и, дурашливо копируя своего Серегина, сказал:
– Шеф Алексей Сергеевич, я все сделал, что вы приказывали. Что прикажете мне делать дальше?– Садись, Саша, поговорим. Я и сам ломаю голову над тем же... В сентябре на Лешачьем озере состоится традиционный семинар нашего НИИ. Давай попробуем "навести шороху", как говорит мой хулиганистый сынище. Семинар этот Бердышев понимает как "ярмарку идей". Я в этом году намерен высунуться со своей металлоэлектрони-кой. Давай выставим напоказ и твои достижения. Согласен? Тогда я поставлю твой доклад в проект программы семинара. Если генеральный сразу не вычеркнет, это уже половина успеха. Но только половина. Остальное покажет реакция Бердышева на твое сообщение.
Дорога все неслась и неслась навстречу "Икарусу"...Голубой "жигуленок", неведомо откуда взявшись, то обходил и уносился вперед, то снова медленно отставал, уступая красному гиганту, рвавшему в клочья своей прямоугольной грудью воздух дороги. Я оглянулся и увидел за выпуклым наклонным стеклом "жигуленка" молодую пару. И вспомнил серебряные нити, которых у Жени заметно больше стало за прошедшие полгода... Ах, как же мне теперь хотелось успеха, немедленного яркого и весомого, не ради себя, ради Жени!
Чтобы... Чтобы... Ну, хотя бы вот так же мчаться на собственной машине! И чтобы светилось счастьем лицо Жени, сидящей рядом...
Я раскрыл пришвинские "Незабудки" и наткнулся на слова словно бы обо мне написанные: "То место, где я стою, единственное Тут я все занимаю, и другому встать не возможно. Я последнюю рубашку, последний кусок хлеба готов отдать ближнему, но места своего никому уступить не могу, и если возьмут его силой, то на месте это для себя ничего не найдут, и не поймут, из-за чего я на нем бился, что стоял".Проснулся Пересветов. Щурясь без очков, посмотрел за окно.
– Приближаемся, – сказал он. – Замечаешь, леса здесь много глуше наших синявинских. Настоящие брусничные боры. Однако же я придавил! Почти два часа.
Упоительный полет автобуса вдруг сменился чем-то похожим на морскую качку, потому что мы свернули с асфальтированного шоссе на гравийную насыпную дорогу в темном и густом лесу с буйными папоротниками и густыми черниками между замшелых сосен и елей. Еще через полчаса в прогалах леса мятой фольгой сверкнуло озеро, открылись, наконец, база отдыха, – корпуса и домики, уютно стоящие среди матерого березняка.У ворот базы встречал "семинаристов" сам Владислав Петрович Бердышев. Раньше всех он примчался сюда на своей черной "Волге". Вроде бы для проверки готовности к приему семинара, но скорее все го– именно ради церемониала этой встречи... Люди выходили из "Икаруса", разминая затекшие ноги и спины, гуськом шли к воротам по тропинке, выложенной среди болотца бетонными плитками. Кому то Бердышев крепко пожимал руку, кого-то приветствовал лишь улыбкой, в чей-то адрес отпустил дружелюбную, но хлесткую шутку вызвавшую взрыв смеха. И каждый понимал свое место и значение в этом церемониале. На Величко, к примеру, он посмотрел с усилием припоминания, но лишь коротко кивнул на мое: "Здравствуйте, Влади слав Петрович!" Но, хотя я был еще "никто" среди таких замечательных людей, столько сделавших для фирмы и для страны, как Стани слав Васильевич Царев или Леонард Гаврилович Красилов, азарт и нетерпение уже овладевали мною...
Нас поселили в трехместном номере вместе со Стаднюком. Он уже сидел на правой кровати у окна и переодевался в тренировочньй костюм.– Так вот кто мои соседи! – воскликнул он. – Очень рад. Вы не возражаете против самовольного захвата места?Ради бога, мы ничуть не были в претензии... Сбросив плащ пиджак, я натянул любимый свой свитер. На правах старого знакомого я расспрашивал Стаднюка о его Саратовском НИИ – о профиле перспективах. Георгий Иванович отвечал односложно и достаточно протокольно.
– Пойду-ка я в шахматишки погоняю до ужина! – сказал он наконец.
Когда Стаднюк вышел, Пересветов спросил с неловкой улыбкой:
– Ты что, Сашка, ничего о Стаднюке не слышал, что ли? – А что с ним?
– Не директор он уже в Саратове. Освобожден по настоятельным просьбам трудящихся, а короче – со звоном и треском, чуть с партбилетом не расстался. Попросился обратно в Синявино. Уже и квартиру получил, вот только с трудоустройством пока не ясно... Пойдем побродим по бережочку.
Над черной щетиной леса за озером низко висело закатное солнце. Чуть плескалась прозрачная желтоватая вода. Поодаль на глубоком месте ухал, кряхтел и хохотал, наслаждаясь купанием в холодной воде, толстый "морж" Красилов, который и в январе, говорят, проныривает от проруби к проруби.
– Ты работал у Стаднюка. Скажи, что это за человек?
– А что, отличный мужик. Много я ему обязан. Учил меня уму-разуму!
– Это он тебя в цех подальше от науки спровадил?
– Я не в обиде. Считай, я сам туда ушел, по совести. Прибор мой не очень-то поначалу шел в цехе. А почему ты спрашиваешь, Алешка?
– Так, из любопытства, – уклончиво ответил Пересветов.
Но я чувствовал, что неспроста был задан вопрос, и само появление здесь разжалованного саратовского директора – неспроста... Репродуктор позвал участников семинара к ужину. Стеклянный аквариум столовой светился в березняке среди стеариново-белых стволов. В столовой все столы были составлены буквой "П". В центре ее перекладины, держа бокал, поднялся Бердышев. "Семинаристы" наполняли тарелки закусками. Бердышев начал торжественно, сообразно моменту: