– Неужели дочерям? Вроде совсем недавно вы катали свою широкую коляску?– Недавно. Девять лет назад.– А не рановато ли им такие подарки?– В самый раз. Вместе им – восемнадцать. Совершеннолетие на двоих.
Я положил оба футлярчика в левый внутренний карман. Неслышно тикающие у моего сердца часики вдруг почудились мне судьбами Маши и Даши – хрупкими и легко уязвимыми в нашем обманчиво прекрасном мире. "Да что это со мной? – тут же возмутился я. -Стаднюк меня с резьбы сорвал, что ли? Плевать я хотел на его "кувырки"! Работать он мне не запретит – это главное. А там еще посмотрим! Как Женя говорит? Не знаешь, как быть, поступай великодушно. Отдам я, пожалуй, Селезневу на откуп инжекцию, черт с ним, пусть возятся. Мы далеко уйдем, Аскольдик, пока ты будешь осваивать циркотрон!"Я зашел в спортклуб, увидел в раздевалке висящие рядышком две одинаковые шубки. Молодцом, Машка-Дашка, даешь тренировки, не взирая не праздник!.. Из зала гулко доносились какие-то шлепки и удары, и звонкий голос тренерши: "Начали еще раз, девочки, – и раз, и два!.." А тревога все не отпускала. Хотелось поскорее увидеть Женю. Я точно знал, что сегодня ни слова не скажу о разговоре со Стаднюком. Зачем портить ей Новогодний вечер? И знал так же точно, что только Женя снимет с меня заклятие. Ее взгляд, улыбка и голос изгоняют из души горькую плесень, вынесенную из стычки со Стаднюком... Наконец, младшая группа художественных гимнасток проскочила через коридорчик в душевую. Вскоре появились дочери, еще разгоряченные радостным движением.Оказывается, сегодня были скакалки и мяч. По дороге Даша спросила меня:
– Что мы утром найдем под елкой, папочка?
– Нечестно так, Дашка! – сердито сказала Маша. – Я хочу сюрприз без глупостей.
Елка светилась в углу родительской комнаты уже второй день, а подарка все не было. А вот сегодня утром осенило... Женя встретила нас у порога. Взяла у детей шубы. Когда они ушли в свою комнату, спросила:
– Купил, Санечка? Покажи. Я так волновалась! Вдруг магазин раньше закроют, бывает же, или не будет подходящих, или денег не хватит... Какая прелесть! Спрячь поскорее. Это что за рулончик у тебя?
Я развернул перед Женей сказку. Она сразу оценила мастерство шаржа и впилась в текст, временами чуть взмурлыкивая.
– Прекрасно, – сказала, закончив чтение. – Уж русский человек, если талантлив, так во всем. Славные у тебя ребята, Сашка! Слушай, это что же из стенной газеты, что ли? Заставили снять? Вот этот? – Женя показала на Серого Волка. – Санечка, держался бы ты от него подальше!
– Я бы и держался подальше, да он пристраивается поближе!
– Ой, Саня, не прощают серые волки Иванушкам талантливости! Этого я насмотрелась в редакциях...
Медленно и спокойно тянулся последний вечер года. Вот уже кончился "Необыкновенный концерт" на телевидении и смиренно ушли в свои постели Маша и Даша. Вскоре они затихли. Я принял ванну и облачился в любимую белую рубаху с большим отложным ворохом. Минутная стрелка пришпорила время на последнем круге. Полчаса осталось. И что это Женя там затворничает, будто бы на бал собирается?.. Она появилась в новом платье. Спросила:
– Нравлюсь тебе?
– Очень, – сказал я. – Давно мы с тобой не выходили на люди.
– О, есть и повод! – засмеялась Женя. Вчера встретила Виталии Дымова. Через неделю в Доме кино будет, повторный показ их дипломных короткометражек. Приглашал.
– Непременно поедем. Что он снимал?
– "Адам и Ева'" по рассказу Юрия Казакова. Помнишь, там был такой ужасно талантливый художник, но ранний пьяница, и девушка от него уходила. Дымов использовал в своем фильме работы Афиногенова. Его мы как-то в мастерской у Лешки и Сереги встретили. Они тогда его Офигенным звали за талант и рост, помнишь? Так вот этот Офигенный и главную роль у Дымова сыграл блестяще... Ой, Санька, что же это мы с тобой? Десять минут осталось. Неси шампанское. Включай телевизор...
Уже в новом году, после бокала шампанского, я спросил:
– Женя, только честно, ты иногда жалеешь, что ушла в школу?
– Нисколечко! Ах, мой милый, как-нибудь я тебе покажу, какую восхитительную ахинею иногда несут в своих сочинениях мои ученики! И как остро чувствуют самые тонкие грани нравственности...
– Но стихов твоих я что-то давно уже не слышу!– Всему свое время, – засмеялась Женя. – В одной басне на зверином худсовете было такое: "Конь встал и сразу же понес о том, что дорог стал овес, что дело движется к морозу, что на стихах не проживешь – пора переходить на прозу". Вот закончат девчонки школу, и . из школы, Санечка, тоже уйду. И засяду я писать некую книгу. Это будут не стихи, будет проза. Ах, какая это будет проза!.. Ну вот, легки помине. С Новым годом, мои дорогие!
Это Женя услышала, как скрипнула дверь детской и зашлепал по полу две пары ног. В рубахах до пят и с распущенными косами, и виноватыми улыбками вдобавок, стояли перед нами дочери. Жен смотрела на них непримиримо. И тут руки сестричек нашли друг дружку и крепко сцепились, порождая взаимную поддержку. И что-то дрогнуло в суровом взгляде необыкновенно красивой новогодней мамочки, только самый проблеск сочувствия. На всякий случай, девочки все же юркнули под руки к отцу. Это было их убежище, их консульство. И Женя не стала гнать дочерей обратно в постель, а лишь бросил по пледу, чтобы не мерзли. И тут дочери увидели...– Дашка, смотри, там уже что-то лежит. Поглядим?И радостно кинулись под елку.
– Знаешь ли. у этой главы неточный эпиграф. Не дедушку Ершов бы здесь проц и тир о вать, а папу Хема. "Старик и море". Помнишь. "Старик рыбачил на своей лодке в Гольфс т риме... Восемьдесят четыре дня он выходил в море и не поймал ни одной рыбы ". Потом Старику по везло. Он поймал на свой крючок рыбу. Это была настоящая, очень большая рыба. Трудно далась Старику победа над этой громадиной, побольше его лодки. Когда же он победил и привязал убитую рыбу к лодке и двинулся домой, пришли акулы...
– Не спорю, очень похоже. И принимаю этот твой эпиграф, потому что дальше в нашем правдивом повествовании будет нарисовано сражение с акулами. – Ты ведь когда-то восхищался Стаднюком? Чему-то даже хотел подражать... Что сл у чилось? Он на самом деле переродился? – Не знаю. Может быть, таким был изначально. Я восхищался его умением орг а низовать работу и способностью работать на пределе сип. Это пришло ко мне само, без огля д ки на Стаднюка. – Мне же кажется, что для тебя твоя работа – цель, для Стаднюка – средство. Вот и все: ему нужен успех как средство для достижения своих выгод. Для тебя успех – в получении научного результата... А ты мог бы в те годы, в начале 70-х, защитить канд и да т скую диссертацию?
– Ты себе не можешь представить, какая это была канитель! Шутники ведь не зря называли диссертацию "длинным заявлением на получение высокой зарплаты ". Для сравнения, я получал триста рэ в месяц, а наш светлый Аскольдик – пятьсот. Каких только рогаток не понаставили на пути к заветным "корочкам"! И сколько это породило халтуры, вранья, несусветицы!.. Ты пойми, мне просто было жаль на это тратить вр е мя.
Глава 11.
В ПОЛЯХ ПОД СНЕГОМ И ДОЖДЕМ
Вечер перешел в ночь. Четыре часа уже я слонялся по аэропорту, время от времени приходя взглянуть на черное с зелеными буквами табло, упрямо не желавшее сообщить, когда же наконец прибудет долгожданный рейс... Я не видел Женю и дочерей сорок четыре дня. Через три минуты электронные часы на стене покажут шесть нулей подряд, и пойдет день сорок пятый. Не мог читать, не в силах был сосредоточиться. Старался не допустить в круг сознания самую страшную мысль, но она, бессловесная, настигала и обжигала душу ужасом... Наконец гулко булькнул динамик. Я напряженно прислушивался к певуче-бесстрастному голосу дикторши:– Самолет рейсом номер 1891 из Симферополя совершил вынужденную посадку в аэропорту Харькова. В настоящее время самолет находится в воздухе и ожидается прибытием в аэропорт Внуково в ноль часов пятьдесят минут.Схлынуло напряжение, я даже рассмеялся и с удивлением обнаружил, что вроде бы страшусь увидеть родные лица. И никак не мог представить себе Машу и Дашу теперешних одиннадцатилетних. Все мне виделись загорелые и круглые мордашки пятилетних дочерей с карими глазищами и овсяными косичками. Стоят у вагонного окна и высматривают на перроне папу с букетом белых роз.Вышел на площадь. Августовская ночь была беззвездной и нехолодной. Присел на скамью, усталость обволокла сладкой истомой, покачнула, обняла дремотой...Всполошился: "Пора!" Вернулся в зал прибытия и еще с полчаса прикладывался к черному стеклу, отгораживаясь руками от ярких бликов зала, но видел в темноте лишь слабо освещенные кили спящих воздушных кораблей... И упустил момент, когда подкатил автобус. Увидел толпу пассажиров, входящих через стеклянную дверь. И тут же обнаружил своих. Меня поразило, как вытянулись за лето дочери. Ах, какие же они красивые, все трое, несущие на лицах вместе с золотым загаром что-то еще неуловимое крымское, коктебельское! Дочери тут же повисли на моей шее. И я, прижимая к себе их нежные ребрышки, глянул в Женино лицо и обнаружил сначала только восхищение этой картиной встречи ее детей с их отцом. Потом наши взгляды сошлись, будто прильнули на мгновение друг к другу. Женя тихо сказала: