– Ты похудел. Совсем заработался, бедный?
– Ничего все в порядке! – улыбнулся я в ответ. – Не обижайтесь, что я без цветов. Они ждут вас дома вместе с одним сюрпризиком.
Лица дочерей, притускненные задержкой рейса и поздним временем, просияли. Они-то знали, если папа говорит "сюрпризик", так это будет настоящий сюрприз, потому что "заяц трепаться не любит!" Женя протянула детям их шерстяные кофточки. С видом полнейшей независимости Маша и Даша отправились на осмотр аэропорта, предоставив родителям возможность вдоволь смотреться в глаза друг другу. Но я-то как раз от уходящих дочерей не мог оторвать взгляда. Тонколи-цые и кареглазые девоньки-длинноножки в джинсах, держащие друг дружку за руку. Я успел увидеть в мочках ушек нечто новое – золотин-ки простеньких сережек-"слезок".
– Ах, Женя, балуем дочек – наплачемся.
– Но разве же не прелесть, Величко? Ты нам прислал зачем-то еще денег, хотя нам хватало. Вот мы и решились проколоть ушки и разносить в них дырочки. В морской воде они заживают за три дня. Не сердишься?
Какое там!.. Я поцеловал ее губы, словно бы подсушенные солнцем и ветрами Коктебеля.
– Уж дождался бы до дому, – улыбнулась Женя, – Как твой "Дирижабль"?– Замечательно!.. В Акте Госкомиссии половина всех слов "впервые... впервые... впервые..."
Мы стояли в заде прибытия, ожидая багаж. Наверное, никакой другой вид транспорта не дает такой вот возможности: без суеты провести наедине первые полчаса встречи. Женино лицо за полтора месяца разлуки стало отчужденней и строже. Я жадно, всматривался, ища в ней ту, с кем мысленно разговаривал часами, когда белил потолки, наклеивал обои и стелил линолеум... Она и впрямь другая, такая же любимая, но совсем новая, так что надо к ней теперь привыкать. Строже стал взгляд, а на сухих устах появились беспощадные мелкие морщинки. Они бежали напрямик от милого носика к верхней губе. "Это от усталости и бессонной ночи", – успокаивал я себя. Новой была и прическа. Смоляные волосы теперь были гладко подтянуты со всех сторон к затылку.
– Тебе не нравится? – спросила Женя, касаясь ладонью пучка волос на затылке. – Приедем домой, распущу, как обычно. Это теперь у Машки и Дашки такая новая кукла по имени Мама. Что там прическа! Сколько мне за лето пришлось выслушать нравоучений. Попробуй заговорить с мужчиной, хоть бы он просто дорогу спросил, тут же еле дует выговор. Папа, мол, в Синявино научный подвиг совершает, а ты его предаешь.
Прибыл, наконец, багаж. Поймав плывущий чемодан и ящик фруктами, решили сейчас же катить на такси до самого дому и поскорее уложить детей. И вдруг оказалось, что их нигде не видно в зале. Обеспокоенные, мы направились к выходу на площадь и в дверях столкнулись с Машей. У дочери возбужденно блестели глаза.
– На такси та-а-кая очередь! До утра всех не развезут. Но Дарья там стоит уже близко.
Маша помчалась к сестре. Женя рассмеялась.
– Скажи, ты им хотя бы намекнул про такси?.. Вот видишь. И во всем у них вот такая же самостоятельность. Пока мы с тобой болтали они уже решали реальную житейскую задачу. Представь себе, на рынок они меня не пускали. Слишком много трачу. Только сами – вдвоем и с плетеным лукошком. Приносили все, что надо, в лучшем виде...
В такси я сидел на заднем сиденье, прижимая к себе слева и справа притихших дочерей. Они даже и восторгом первого в жизни полета не силах были поделиться, все еще наполненные гулом турбин и ощущением космической бездонности ночного пространства за овальным окошком, в черноте которого внезапно расцвела для них галактика огней Москвы...
– Заиньки мои не замерзли? – спросила Женя, и дочери одновременно завертели головами, все также не проронив не звука.
С шоссе машина вышла на кольцевую дорогу, шумную и однообразную. Но вот и знакомый "клеверный лист". Пробежав быстрой букашкой по его лепестку, такси оказалось уже на "нашей" дороге, узнаваемой даже в темноте.Я открыл дверь и пропустил Женю и детей вперед. Непривычный золотистый свет заполнил прихожую. Он исходил от стен, наконец-то одетых в панели из буковой фанеры, пролежавшей четыре года толстой стопой под родительской тахтой. Щелястый дощатый пол прихожей и кухни навсегда скрылся под линолеумом с паркетным рисунком. И завершен был начатый еще при вселении в квартиру встроенный комод в прихожей с большим количеством выдвижных ящичков. Столешница комода с наборным рисунком из бука и ясеня светилась полировкой, а над ней в резной раме на стене мерцало зеркало, отразившее букет гладиолусов от нежно-розового до исчерна-багрового. Я распахнул двери родительской и детской, демонстрируя свежесть потолков, рисунок обоев и лакировку паркета.
– Боже мой! – сказала Женя – Когда же ты все это успел? У тебя же была Госкомиссия.– Вечерами и по выходным. Уйма времени. Кстати, прекрасный отдых с кистью или молотком в руках.
Быстро мыли, кормили и укладывали детей. Они тут же блаженно ушли в сон, унося ощущение праздника и сказки, даруемое человеку в жизни только отчим домом после долгой разлуки. И Женя засветилась. Строгая сдержанность и приглушенность ее облика, испугавшая меня в аэропорту, исчезла. Молодо заблестели глаза, размягчились губы и зарделись щеки. Отпущенные на свободу локоны поглотили в своей черноте морозящие сердце серебряные нити... Едва вышли из детской, тут же кинулись друг другу в объятья. Стоило же разлучиться на поллета, чтобы вот так, по-юному, пьянил голову поцелуй!.. Женя отстранилась и улыбнулась виновато:
– Ой, Сашка, есть так хочется! Сваргань что-нибудь, пока я в ванне поплещусь. Хочется чаю и хочется говорить и говорить с тобою...
– О, чего мне здесь недоставало, так это как раз пить с тобою чай и смотреть на тебя по вечерам!
Я сготовил яичницу с помидорами, ветчиной и сыром. Разложил по тарелкам и украсил зеленью. И был тот чай, которого мне так не доставало шесть с половиной недель... Со смущенным взглядыванием друг другу в глаза через стол, с трепетной встречей рук, безотчетно тянущихся навстречу, с тем упоительным "трепом", который как раз никогда и не был пустым трепом, а всегда оказывался разговором о самом главном, что одинаково волновало нас обоих. Я рассказывал, как Дмитриев, неизменный председатель Госкомиссий на моих темах, усомнился в правильности методик измерения баланса энергии в цир-котроне. Потом другой член Госкомиссии, доктор наук из академического института в Новосибирске, потребовал воспроизвести на его глазах все достижения темы "Дирижабль" – и уплотнение вещества до 1800 единиц и "дебет" энергии за счет УТС в целых 20 ватт при "кредите" 5 киловатт, взятых пока у Мосэнерго.
– Понимаешь, Жень, они ведь только начали изучать классический уип-эффект Сандерса, а тут нагорожены на самом высоком техническом уровне всевозможные чудеса в решете. До брейкивена, правда, пока далеко, но такого энергетического выхода нет еще ни у кого в мире. И никаких нейтронов – уж не мистификация ли?.. Убедили мы иэтого оппонента. Впрочем, Дмитриев предрекает мне прочный тупик в ближайшем будущем.
– Ой, Санечка! – испугалась Женя. – Присмотрись получше, вдруг он прав, и надо вовремя свернуть с тупикового варианта. Ничего я так не страшусь, как тупика на твоем пути. И так хочу твоего успеха, настоящего и заслуженного, как ни одна жена на свете! Дмитриев видит у вас что-то неправильное или ошибочное?– Ничего он не видит. Просто философствует – мол, у вас трижды бутерброд падал сухой стороной, будьте уверены, что в четвертый раз он шлепнется маслом!
– А как будет называться твоя новая тема?
– "Дебет". Исследование условий приведения "дебета", то есть энергии, получаемой от УТС, к "кредиту" – энергии, затраченной на схлопывание плазмы. Как видишь, это уже поиски путей к брейкивену.– Эту бухгалтерскую символику Серый Волк вам навязал? Узнается его почерк. Какие у них с Пересветовым отношения?-Ужасно. Предельный накал. Стаднюк не мытьем, так катаньем замкнул на себя всю тематику отдела, кроме пересветовской металло-электроники. И лягается без пощады при всяком удобном случае. Распределение квартальной премии, повышение сотрудников по должности, даже процент летних отпусков пересветовской лаборатории -теперь все это зажато в нещедрой руке Стаднюка.