– Как же это допускает Бердышев? Ведь он ценит Пересветова.
– Выходил недавно Алексей со всем этим к Генеральному. Так он на него всех собак спустил и только. Сам, мол, и виноват, что не хватило характера удержать инициативу и найти общий язык с начальником отдела... Все, в общем-то объясняется просто, Женя. Пересветову пока нечем похвалиться, а начальство любит успех и не очень жалует неудачников. Серый Волк все точно рассчитал и теперь празднует победу над Пересветовым и над Бердышевым, который ни за что не согласится признать, что надуманная им структура Проблемного отдела крайне неудачна.
– А ты Стаднюка боишься? – у Жени расширились зрачки.
– Признаюсь, бывает страшновато. Будто я на самом деле скач на Сером Волке в неведомые дебри. Но ты не пугайся, он меня пока не съест. Без меня и без моих ребят он ничего не сможет. Селезнев, как ни пыжится, а только повторяет наш вчерашний день так или иначе. К тому же "Дирижабль" нас очень высоко поднял! Готовлюсь к Озерному семинару...
Я взглянул на Женю и умолк. Что это было в ее взгляде? Восхищение мужем, сквозящее через нешуточную тревогу о нем же? Или просто благодарность за преображенную квартиру?.. И вот до меня дошло. Она хотела отдать свою любовь мне, единственному достойному ее любви... Я обошел стол и обнял Женины плечи.
– Милая, – прошептал, целуя запрокинутое горячее лицо, – Я на самом деле все смогу, пока ты со мною!...Женя уснула, а я все не мог на нее насмотреться в рассветном полумраке, поражаясь новизне своего чувства. А чувство было такое, как при чтении восхитительной книги, когда смотришь – не слишком ли быстро тает запас оставшихся страниц. Еще год – и сорокалетие! Ну, почему не встретились мы в восемнадцать? Зачем же потеряны для нас те прекрасные годы? Я незаметно сошел в сон и вдруг рывком проснулся, охваченный неосознанной тревогой. В мимолетности померещилось мне... Да нет же, глупости! Вот она – рядом – безмерно любимая, горячая, погруженная в живительный сон. Я взял ее узкое запястье, по которому так тосковал еще вчера.Через два с небольшим года, когда внезапно и навсегда прервется книга нашей совместной судьбы, словно испорченная непростительным типографским браком, в жуткий момент осознания случившегося, мимолетность принесет мне ощущение, что тогда, в то счастливое августовское утро на границе между коротким сном и внезапным пробуждением я уже пережил весь ужас утраты. Что же это было? Предчувствие или так называемое "явление ложной памяти"?.. Эти наши последние два года вместе на земле буду я до конца дней считать самым лучшими в своей жизни. И память моя будет настойчиво оживлять и лелеять несколько осветляющих душу эпизодов.Одно из таких воспоминаний – как однажды в декабре 76-го ездили мы в Москву с надеждой купить Жене меховую шапочку, а купили замечательный письменный стол, за которым я сейчас и пишу эти мемуары.Тогда мы еще не подозревали, что станок, печатающий пустые деньги, стал виновником небывалых очередей у ювелирных витрин и невероятного спроса на дорогие меха и меховые изделия. Только повышение цен на короткое время сбивало ажиотаж тысячных очередей. Женя не первую зиму мечтала об элегантной норковой шапочке. Она свирепо мерзла в продуваемой вязаной, но я никак не мог влиться в ряды тысячных очередей: для этого необходимо обладать информацией – что, где и когда будет выброшено на прилавок. К тому же я был слишком увлечен начальным этапом "Дебета", прихватывая для работы уже и выходные дни, не говоря уж о вечерах.В ту субботу, недели за две до Нового года, неожиданно вырубилась подстанция, прервав "на самом интересном месте" проводимый эксперимент. Я оказался дома непривычно рано. Женя вдруг "завелась":
– Санечка миленький, поедем сейчас в Москву! Чует мое сердце, сегодня нам повезет. Конец года, ради плана всегда выбрасывают дефицит.
День был неморозный, мглистый. После обильного снегопада дороги не успели расчистить. Автобус медленно плыл, завязая в снежной серой каше, оскальзываясь и буксуя на гололеде. В Москву прибыли уже в сумерках и отправились на поиски норковой шапки. Вотще!.. Так сказал бы поэт предыдущего века, не ведавший к его счастью, мехового дефицита. Единственная воочию увиденная норковая шапочка принадлежала выставочной витрине мехового ателье. Разумеется, шапка не продавалась. Заказать ее можно было только "по предварительной записи", но очередь уже протянулась на три года... Женя попросила милую девушку-приемщицу дать ей хотя бы примерить... Темно-коричневая искристая норка тут же заговорила с каризной Жениных глаз, сиявших мне из зеркала. И модная в те годы форма шапочки в виде восточной чалмы дивно шла к татарскому раскосу... Вот тут в приемную влетела заведующая с прищуренными свинячьими глазками. Она вырвала шапку из Жениных рук и визгливо обругала приемщицу.Мы вышли из ателье. Строгая к себе учительница русской литературы вдруг расплакалась, прислонясь плечом к темному киоску "Союзпечати". Я промокал обильные слезы платком и попытался поцелуем снять последствия роковой примерки.
– Сашка, отстань! – сглотнула Женя. – Ну, скажи, почему я должна так унижаться, мерзнуть?.. Почему я не могу купить это за деньги, которые муж зарабатывает совершенно подвижническим трудом, какой и в страшном сне не приснится этой свиноглазой мымре?
Я в тоске смотрел на черные кроны кленов, прорисованные по лилово подсвеченному московскому небу... Женя вскоре успокоилась, а отсутствие на ее ресницах косметики оставило фактически без следов эту историю. Только, когда входили мы в мебельный магазин, я уловил по-детски горестный вздох, да чуть более обычного оставались грустными ее глаза...И тут мы увидели стол. Он стоял в мрачном углу зала, где продавались в розницу части гарнитуров. Произведенный в Арабской республике Египет из хорошего дерева, – отличного орехового шпона и покрытый матовым светло-коричневым лаком, он нес на себе и еще что-то от гордой породистости арабских скакунов. Может быть, это впечатление шло от скругленности его форм и стройных точеных ножек, утончающихся книзу. И тут обнаружилось, что стол этот отчаянно хром. Вместо одной задней ноги у него был жуткий костыль – обрубок нетесаного бруска от тары, вставленный в пустое гнездо на место невесть где потерянной ноги. Но даже и вдвое уцененный, он стоил на полсотни больше наших наличных денег...Мы ушли и вернулись. Стол все больше притягивал к себе. Мы оценили штучную работу дивной столешницы, украшенной инкрустацией и охваченной затейливо резьбленным фризом. Там, где при работе налегаешь на стол грудью, столешница имела выемку, так что под локтями оказывались два чудесных округлых мыска этой столешницы, а боковые тумбы своими выдвижными ящиками повторяли изгиб этих мысков. Светлая внутренность ящиков, казалось, ждала ваших рукописей, несущих в себе мысли и образы, достойные красоты этого стола... Женя пододвинула какой-то стул с мягким сиденьем, укрытым пленкой, и уселась к столу.
– Прелесть, как удобно! – обернулась она ко мне. – Так можно работать и работать без устали. А ты сумел бы такую ногу сделать, Саша?
Глаза ее все еще были грустны, и мне захотелось обрадовать ее, утешить.
– Смогу, – сказал я решительно, прикидывая при этом, как осуществить свое обещание. – Ореховую не гарантирую, а буковую сделаю. Если ее чуть протонировать морилочкой, да хорошенько подобрать лак, будет неотличимо.– Ну ее, эту шапку, весна скоро! – засмеялась Женя. – Давай мы этого бедолагу приютим и вылечим, Санечка. Он отплатит добром, вот увидишь!
Мы так увлеклись этой своей затеей, что еще с полчаса не могли оторваться от прекрасного стола и домой вернулись совершенно счастливыми. В воскресенье я прямо сгорал от нетерпения, а в понедельник, вечером раздобыв еще денег, выехал в Москву, сильно беспокоясь: не купили бы его только!.. И облегченно вздохнул, увидев своего "арабского скакуна" на прежнем месте...Полгода стол простоял в родительской комнате на трех ногах, прислонясь к стене. Я подобрал в тарном цехе завода подходящий буковый русок, но не доходили руки даже просто снять эскиз ножки и дать задание токарю. Я так уставал за день, что сваливался без ног, едва добирался до дому. По воскресеньям же, сидя за своим чудесным столом, я напряженно ломал голову, почему наращивание мощности СВЧ накачки в новом макете циркотрона не привело к росту эффективности термоядерной реакции. Начавшийся 77-й год оказался для меня рекордным по напряжению сил и по мизерности достигаемых при этом результатов. Начало сбываться предсказание Дмитриева о строптивом бутерброде, шлепающемся маслом вниз?..Днем за арабским столом работала Женя, проверяя сочинения и диктанты и готовясь к урокам.Зачем и почему так торопились мы в ту зиму?.. Было ли тому причиной умелое и на редкость последовательное подхлестывание со стороны Стаднюка? Разумеется, было. Он чуть не еженедельно проводил досмотр "термоядерщины", допекал язвительными разносами и порой доводил меня до белого каления. "Так же нельзя, Саша, ты работаешь на износ! – говорил он, сокрушаясь от "искренней" заботы, -И людей своих ты изводишь. Нужно, наконец, организоваться и четко разложить работу по исполнителям". Под этим понималось полное принятие Селезнева и всей "Аскольдовой могилы" на выучку. Мои кадры, особенно Гера Латников, терпеть не могли ни тишайшего Селезнева, ни его угрюмоватых кадров, которые сегодня задают вам наивные вопросы, а через неделю приходят с глубокомысленными предложениями по этим же вопросам и не без претензии на соавторство... Так что стремление "показывать пятки" Селезневу оказывалось для "стаи" сильнейшим стимулом, хотел того Стаднюк или не хотел. И все же не это было главным.По утрам во время "совета стаи", на который не допускались никакие чужаки, я чувствовал, что гонит нас вперед. И меня самого, и Герку, и Юрку Серегина – всех. На "Дирижабле" мои молодые волки ощутили вкус настоящей живой и горячей научной работы. Успех вдохнул в них веру в себя и породил страстное желание "взять планку", поднятую теперь на жутковатую высоту. Ведь цель темы "Дебет" была сформулирована как исследование условий положительного баланса энергии УТС... Стаднюк и не подозревал, что видимая им при "досмотрах" часть наших работ составляет не более десятой от того, что замышлялось и делалось нами в действительности.Лишенный отдыха минувшим летом из-за Госкомиссии, я так и не выбрал времени для отдыха и к февралю начал чувствовать физическое изнеможение. Сон не приносил мне бывалой бодрости. Я поднимался разбитый и с таким ощущением в области диафрагмы, будто бы там что-то могло сейчас порваться. Я страшился сознаться в этом Жене. К счастью, это быстро проходило. Стоило мне выйти из дому в морозную тьму раннего утра и приняться за обдумывание на ходу ближайших задач, как прилив жизненной энергии приходил будто бы из ниоткуда, подхватывал меня и нес, и нес до самого вечера, чтобы бросить потом, чуть ли не буквально на руки Женечке, выжатого до капли... С утра начиналось все сначала.Зима и весна полностью ушли у нас на создание усовершенствованного циркотрона, в который мы вложили все свое понимание физики явлений периодического уип-эффекта. В нем не было никакой концептуальной новизны, но была предельная завершенность, которой отличаются по-настоящему оптимальные конструкции. В холодном виде макет казался чем-то вроде лампы Алладина, из которой нам предстоит выпустить могучего Джинна. Приходила даже мысль, достаточно ли прочен поводок, чтобы удерживать его в повиновении... I