Глава 13.
БОЛЬ, ЧТО С ТОБОЮ ВСЕГДА
Когда и как это случилось? Как вышло, что выпало дело из моих рук?.. Не в том ли памятном разговоре со Стаднюком, не в той ли "шахматной партии" в обычном стиле Георгия Ивановича, когда я положил короля, не пытаясь свести игру хотя бы к ничьей? Апрель 79-го? Да, точно. Начало апреля. С утра валил за окнами густой мокрый снег. Утром я провел в лаборатории летучку, наметив на ближайшее время запуск на новых площадях хотя бы старого макета "Дебета". Во-первых, нужно было спешно занять скучающих без горячего дела термоядерных волков. Во-вторых, проверить практически кое-что из того, что придумалось в декабре и в январе в электричках, когда ездил к Жене в клинику.
После летучки я попытался сосредоточиться на обдумывании какой-то проблемы, теперь уже и не вспомнить, какой именно. Хорошо помнится другое – страх оттого, что сосредоточиться не удается, что нет во мне былой жадности к обдумыванию и поиску решений. Усилием воли еще как-то заставляешь себя собраться... А через полчаса обнаруживаешь, что был сейчас разговор с Женей о Маше. О том, что нужно устроить девчонку к хорошему репетитору и подтянуть ее фортепианную технику до уровня вступительных в Гнесинке. "У меня в записной книжечке ты найдешь телефон старой моей приятельницы Смирновой Иры. Она обещала мне, Санечка, чуть ли не профессора консерватории для Машки. Позвони ей..." Реально этот разговор происходил на лестничной клетке клиники. А сейчас он просто был воспроизведен памятью. Я так явственно видел Женино лицо, оживленное разговором... Встряхнулся и снова вернул себя к нарисованному на листке плазменному вихрю с обозначением величин и записал векторное уравнение для градиента давлений...
Через четверть часа уже шел с Женей через Тепсень на рассвете к морю, и она с возмущением говорила, что нужно как-то отвадить девчонок от игры в "подкидного" по вечерам с другими детьми двора, пораньше укладывать их спать, иначе они так и не узнают, что такое рассветы в Коктебеле... Я понимал, что дело мое худо! Доминанта, когда-то концентрировавшая все мои силы на проблеме, на глазах распадалась, и я ничего не мог с этим поделать. Одним только пониманием опасности и призывами к собственной совести былой работоспособности себе не вернешь. Хорошо еще, когда приходят воспоминания. А ведь бывает, часами просто сидишь, уставясь на листок с рисунком и формулами, и мысли зацикливаются на чем-то простейшем, и толчешь воду в ступе. Кажется, именно в таком состоянии и настиг меня звонок Стаднюка.
– Зайди, Александр Николаевич, есть серьезный разговор.
Меня встретил жесткий прищур серо-стальных глаз. На длинном полированном столе для совещаний лежала начерченная на миллиметровке структура отдела УТС. С минуту длилось молчание. Похоже, Стаднюк искал вариант начала задуманной "партии".
– Посмотри структуру, Саша. Нужно же, наконец, нам рассесться да и начать работу. Верно?
С этим трудно было не согласиться. Я уткнулся в структуру. Предполагалось задействовать на проблеме семь лабораторий от сугубо теоретической, в ячейке "руководитель" здесь стоял знак вопроса, до измерительной. Я нашел клеточку, где в качестве начальника значился А.Н. Величко. И меня сразу же озадачило название лаборатории – "комплексно-энергетическая". Что это еще за чудеса такие?.. А как теперь будет называться наша "Аскольдова могила"? Ага, вот она – А.В. Селезнев "физико-техническая". Славно, славно... Но это не значит ли, что Адик теперь будет решать идеологическую сторону проблемы? Выходит – так.
– Что такое "комплексно-энергетическая", Георгий Иванович? – Это значит, что ее коллектив будет "сшивать" в энергетическом
комплексе плоды труда теоретиков, физиков, химфизиков... Да что это ты так сразу насторожился, Величко? Тебе и твоей "своре" или как вы, юмористы, там себя называете, поручается интереснейшее дело, а ты сразу губки надуваешь, как барышня. Кому же, кроме вас, стоявших когда-то у начала этих славных дел, поручить "завязывание бантиков"? Это большая честь. А по делу, без эмоций, – у тебя ведь самые лучшие в нашем отделе инженеры-радисты Серегин и Бубнов. У тебя "золотые руки" – Рябинкин. Вы будете собирать и запускать в работу УТС-реактор, так я предлагаю впредь именовать объект нашего внимания и забот. Есть, кстати, одна увлекательнейшая задача для вас -нужно построить тончайшую автоматику для регулировки режимов УТС реактора в процессе его работы. Это как бы его нервная система. Еще вашим заботам вверяется система поддержания вакуума, система подачи горючего в камеру сгорания, система СВЧ накачки и прочая, и прочая, и прочая, как говаривали в старину. Ну вот, а ты спрашиваешь недоуменно, что есть "комплексно-энергетическая" лаборатория.
– Меня интересует, кто будет решать и определять принципиальную сторону проблемы, Георгий Иванович?
Вопрос завис в тишине наступившей паузы. Стаднюк, похоже, вовсе не собирался на него отвечать. Правила его "шахмат" допускают и пропуск хода. И я уже мямлил растерянно:
– С сентября я размышляю, Георгий Иванович, над прогнозом дальнейших исследований. Может быть, мне ознакомить вас с моими прикидками?
– Ах, ты вот о чем, Саша! – медово улыбнулся Стаднюк. – Извини, твой прогноз на Озерном семинаре выглядел чересчур эмоционально, даже лирически. То было "лирическое отступление" Теперь мы пойдем большим коллективом исследователей в наступление И это будет эпическое наступление! Эпохальное по размаху работ и, смею думать, по результату тоже!.. Берись за то, что я тебе предлагаю, и засучивай рукава. Ты же не претендуешь, надеюсь, возглавить теоретиков? Здесь нам нужен минимум доктор наук. За неимением такового, теоретиков я возглавлю сам...
По тому, как "просел" в этом месте голос Стаднюка, стало ясно, что надежды Стаднюка на докторскую степень находятся именно здесь. В случае успеха, доктором наук он станет "без защиты диссертации".
– Есть еще один, вернее, два вопроса к тебе, Саша, – продолжил Стаднюк. – Во-первых мы недооцениваем нашего Латникова. Нужно повысить его до ведущего инженера и перевести в теоретическую лабораторию. Во-вторых химфизик Глушко, по-моему, просто не нужен в комплексно-энергетической лаборатории. Его тоже переведем. Как ты смотришь?..
– Мрачно, Георгий Иванович. Мало того, что вы меня выбросили из дела, так еще и лабораторию растаскиваете. Разве не так?
– Ну, уж это ты совсем напрасно, Величко! Без всяких на то оснований. Если у тебя появятся стоящие идеи, все тебе только спасибо скажут. Но всем сидеть и ждать, пока тебя посетит озарение, как бывало у нас не однажды раньше, такого мы себе позволить не можем. Дороговато выйдет такое ожидание при числе сотрудников в триста человек!.. И не в лучшей ты сейчас форме, Саша. Сочувствую твоему горю, но согласись, даже такой природы эмоции не должны вредить делу. Согласись с объективной правотой того, что я тебе сейчас говорю, и тебе станет легче. Времена озарений миновали. В век научнотехнической революции роль "творца" ложится на научный коллектив. При соответствующей организации дела, коллективный разум справится с любой научной задачей лучше и быстрее самых талантливых одиночек. И, заметь, в плановом порядке!
Я не сказал больше ни единого слова. Чувствовал себя раздавленным – нравственно и физически. В словах Стаднюка была правда, вот что оказалось всего страшней... Я брел вечером с работы по снежной каше пополам с водой. Мокрый снег все падал и падал сверху. "Женя, моя милая! – думалось мне. – Ты была права. Меня "снесли", как сносят канадские "профи" лучшего игрока противной команды... Все кончено". И страшна была, как черная пропасть, мысль о том, что все для меня кануло навсегда – любовь, талант, сама жизнь...
Мне открыла Даша. Негромко звучало фортепиано. Маша разучивала Шопена к выпускному экзамену в музыкальной школе.
– Папа, что с тобой? Ты очень бледный, – испугалась Даша.
– Устал, дочура. Сейчас ободримся немного, и все пройдет.
Я вошел в ванную и в зеркале увидел обросшего и постаревшего сразу на десять лет мужика с тоскливыми покрасневшими глазами. "Так не пойдет, – сказал я себе. – Будь же мужествен, наконец!" Сейчас же нужно тщательно выбриться... Вот так. Теперь после горячей воды – ледяную на лицо, на грудь, на спину. Как следует растереться полотенцем. И непременно белую рубашку, самую свежую... Ничего, что ужин придется готовить. Подкатать элегантненько рукава и одеть передник. И никогда не показывать детям горя и огорчения на лице. Но непростая это оказалась материя – быть мужественным. Ох, какая непростая!
Ночью я проснулся от сильной боли в груди слева. Не тогда ли я подумал о митральном стенозе у себя самого?.. Нет, проснувшись, я был весь захвачен нелепостью того, что произошло: меня фактически выкинули из дела, которое я сам начал! Разумеется, Стаднюку не нужен конкурент. Он не хочет ни с кем делиться большим успехом. К финишу он должен прийти один. Ведь он спит и видит себя, как это он называет, Герсоцем... Давно, со времен злосчастного "Эха".