...Недели через две после защиты у меня мелькнула одна заманчивая идея по реактивному уип-эффекту, и зачесались руки поэкспериментировать по старинке "методом тыка". И пошел я к Стаднюку, находясь в плену своего крестьянского простодушия, полагая, что мои предложения его обрадуют. Он выслушал и тут же спустил на меня всех собак:
– Занимался бы ты своим делом, Величко! У тебя автоматика работает безобразно. Мужики твои что-то нахомутали, а ты не разобрался. Тебе кто-нибудь поручал лезть в дела Селезнева? Вот когда тебе это поручат, будешь экспериментировать. Распустились, опять никакой дисциплины, как в "партизанские времена".
О, тут меня тоже начал щекотать бес! Захотелось "врезать" от души.
– Георгий Иванович, вам, кажется, нужен доктор наук для руководства теоретической лабораторией? Не подойдет ли моя кандидатура? Объявляйте конкурс на замещение вакантной должности. Я готов.
– Пусть сначала ВАК утвердит твою "докторскую без защиты"! – почти заорал мне в ответ Стаднюк. – Это еще бабушка надвое сказала. Кандидатская у тебя и та была на волоске от срыва. Выкрутились вы с Бердышевым... И развелось же охотников до игры в науку, а что важное государственное дело на грани провала, директору до лампочки.
А дело действительно катилось под уклон. Был уже конец ноября, и близился срок выполнения отделом и институтом соцобязательства, взятого в начале года. Мы обязались – ни много, ни мало – получить брей-кивен к 30 декабря 1981 года, на полгода раньше плановых сроков. Когда брали собранием всего отдела это соцобязательство, еще очень крепко все ладилось у Георгия Ивановича. Окрыленный и уверенный в успехе, Стаднюк без затруднений уговорил то профсоюзное собрание. Еще летом казалось, что до успеха рукой подать. Была запущена на ЭВМ программа оптимизации УТС-реактора, включающая в себя все достижения могучего научного штурма... Ах, как хотелось Стаднюку, чтобы этот его успех был замечен наверху! На том "верху", который возвышается не только над Бердышевым, но и над министром. Нужно было вовремя дать соответствующий анонс!..
За осень видоизмененную программу оптимизации пускали трижды. Экспериментально она не подтверждалась, вот в чем состояла печаль. Мои мужики собирали очередной "оптимизированный" УТС-реактор. На первое включение непременно приходил сам Стаднюк. И очередной макет вел себя так же непредсказуемо, как и предыдущий. При каждой последующей "оптимизации" УТС-реактор 81 все больше походил на циркотрон 77... А ведь был уже готов даже эквивалент полезной нагрузки, любовно называемый Стаднюком аббревиатурой ЭПН. Это был огромный транспарант на крыше нашего высотного корпуса, в который ушла тысяча штук стоваттных осветительных лампочек. Расчетная мощность УТС-реактора должна была составить 100 киловатт на точно такой же кредит, получаемый от Мосэнерго. Должны были вспыхнуть в предновогодние дни над Синявино слова: "Слава КПСС!" Как тут не вспомнить "спуск на воду большого корабля для большого плавания"!
Эстафета недосыпаний и жестокой нервотрепки перешла от селезневской лаборатории к нам. Стаднюк давал четкие разнарядки по утрам, а поздно вечером он подводил итоги, и мы изнеможенные тащились по домам... Особенно доставалось в эти дни бедняге Рябинкину. То и дело приходилось перебирать УТС-реактор в поисках очередной "ляпы" допущенной слесарями-сборщиками... Владимиру Петровичу уже исполнилось шестьдесят два года, голова его стала совершенно белой с легким, правда, оттенком желтизны, словно бы это выделялся никотин, накопленный за долгий стаж неукротимого курильщика. От крепкой махры военных лет до "Беломора" современности, на который Петрович постоянно ворчал за то, что в нем теперь "одни палки"... Петрович в эти дни работал просветленный, потому что наметил себе "дойти еще раз до Берлина", а там уж и на пенсию. Ох, как же стыдно было мне при Петровиче вспоминать последнюю стычку со Стаднюком, состоявшую из одних только обоюдных амбиций!
И мне хотелось "взять Берлин"... Уроки четкой организационной работы, преподанные в эти дни Стаднюком, вызвали невольное восхищение. В один из таких "штурмовых" вечеров, когда оставленные Стаднюком самые необходимые люди быстро и споро свершали очередную переделку макета и буквально за один вечер было сделано то, что в обычных условиях заняло бы не меньше недели, мне в голову пришла неожиданная метафора. Вот мы, люди, каждый на особину, каждый со своим мнением и самолюбием, со своей правдой и иллюзиями, напоминаем эти проклятущие ядра, не желающие вступать в реакцию из-за взаимного расталкивания. Но, сжатые давлением обстоятельств и разогретые сознанием долга, мы сливаемся в коллектив -источник самой удивительной энергии на свете, которая сродни только солнечной да еще вот управляемой термоядерной, если нам суждено ее на этот раз получить!
"Если... – думалось мне, – если это случится, я буду так же радоваться, как когда-то первой публикации Сандерса!" Вот же обаятельный, дьявол! Даже после того, что он со мною сделал в последние годы, Стаднюк ввел меня в прекраснодушное умиление! Заставил уверовать в силу его научного натиска...
А загорелось всего четыре лампочки в первой букве "С". 400 ватт "дебета" на 100 киловатт "кредита". "Дирижабль", – коротко резюмировал это событие Юра Серегин. За десять дней, ценой невероятного напряжения сил, удалось зажечь 40 лампочек. Даже на целую букву не хватало, и Серегин с Бубновым переключили весь ток на восклицательный знак. Это было 22 декабря. Все "идеи", по увеличению эффективности УТС-реактора, были исчерпаны. Соцобязательство было провалено со всеми "вытекающими отсюда последствиями", вроде лишения премий и тому подобное... Стаднюк слег с гриппом или сказался больным, кто его знает. И мы с Петровичем провели задуманную пробу на реактивном уип-эффекте. Ту, в которой Стаднюк отказал мне месяц назад. Любопытные получились данные – таинственные, пугающие! Такая даль открылась за ними, что в ужасе холодела душа...
Между тем до Нового года оставались считанные дни. Утром по дороге на работу Даша спросила:
– Па, как ты посмотришь, если у нас дома под Новый год будет вечеринка Машкиных гнесинцев и... – она поискала слово, – моих су-
риковских друзей?
– Хорошо посмотрю, – обрадовался я. – Очень даже благосклонно.
Я как раз и страшился новогодней ночи в пустой квартире, если дочки будут встречать Новый 82-й год где-то на стороне, и теперь радовался, что в шумном молодежном многолюдстве легко перескочу через праздник. Мне ведь много не нужно. Пусть себе они бесятся в родительской комнате, она побольше, а я засяду в детской и попытаюсь понять, что же это мы намерили в последний раз с Петровичем... И вдруг я почувствовал, что между мною и Дашкой возникла какая-то натянутость. Что-то она еще недосказала или что-то хотела спросить. И она спросила:
– Но ведь тебе совсем некуда пойти, бедный папочка?
Меня сначала обожгло. Вот, значит, как! Молодежи нужна вся квартира и без родительского соглядатайства, "флэт" по-ихнему... Я тут же волевым усилием заставил себя смягчиться и лихорадочно прикидывал, куда бы себя действительно подевать. Вспомнил о Дымовых.
– Не беспокойся, Дарья, есть у меня друзья, – сказал я дочери.
А Даша, уладив одно дело, не могла утерпеть еще с одним. Видимо, она и здесь не была уверена в моей реакции.
– Знаешь, па, я больше не хочу поступать в Суриковский, – сказала, косясь на меня вполглаза. – Мне с Костей Жоховым в таланте не потягаться. Буду поступать в Архитектурный. Как ты на это смотришь?
Я молчал, слегка огорошенный, и думал: "Вот и начались знакомые проблемы у поколения детей. Та же самая Женька, слишком уж требовательная к себе! Как это она сказала однажды? Моя лучшая рифма: "Машка-Дашка"... Или у Даши, как у меня, врожденный дефицит честолюбия? Или просто трусит девка, "обжегшись на молоке"?
– Дело твое, – ответил. – Неволить не стану.
В тот же день я позвонил Светлане Михайловне Дымовой. Поздравил с Наступающим, потом спросил:
– Как там Виталий поживает?
– Да все на свет пробивается. Уже девятый год все пробивается и пробивается. Собственной картины ни одной, кроме дипломной короткометражки "Адам и Ева". А ведь как свежестью киноязыка восхищались! Куда все подевалось в суете дней?.. Ты как там, Саша? Бедуешь один?
– Бедую, Свет.
– Слушай, давай приходи к нам под Новый год, а то Виталий собирается меня в свои круги затащить. Не было печали старухе по дискотекам шастать!.. Приходи. Дашь мне отличный повод Феллини моего дома удержать. Он будет тебе очень рад.
– А как там Пряхины?
– О чем ты? Мы давно живем в отдельной квартире. Пряхина лет сто уже не видела.
Тридцать первого декабря я еще не ушел из дому, когда начали съезжаться юные гости моих дочерей. С середины дня сильно завьюжило. Гости входили заснеженные, краснолицые, возбужденные. Снова выходили на лестничную клетку вытряхивать оттаявшие воротники и шапки. В прихожей росла гора шубеек, дубленок и курток. Маша с двумя другими гнесинками ставила в духовку "гуся" с яблоками. За гуся у них была индейка, иронические же кавычки с самого начала сдабривали их блюдо, как перчик и шафран, которого тоже здесь было вдоволь. Дарья с ребятами превращали "родительскую" в танцзал. Здесь уже стояла елка. В детской накрывали стол. Я старался поменьше путаться под ногами, но уходить не торопился. Невежливо было так рано вваливаться к Дымовым, ей-богу! А главное, мне было ужасно интересно наблюдать это чудесное поколение, такое насмешливое, феерически талантливое и беспощадное ко всему на свете. Спасибо им – к себе самим они были еще беспощаднее!