Звездное вещество

Так поговорив с Женей, он углублялся на долгие часы в работу. Потом отрывался на минутку и смотрел на пустое место, где когда-то стоял "Рениш", и думал о дочерях. Поразительно, и все же факт: Костя и Игорь стали теперь ему более близкими людьми, чем дочери. Замкнувшись каждая в своем семейном счастье, они считали стариковской блажью его обидчивые претензии на их дочернее внимание...

Когда он "разменял" свой шестой десяток, его голова как-то враз, как земля, снегом за одну ночь покрытая, сделалась белой. Конечно же, свершилось это не за одну ночь, его голова постепенно из соломенного цвета переходила в серо-голубой, и это его мало занимало. Но однажды утром он ахнул. Усы он отпустил позже, когда родились внуки. Так что стал он теперь настоящим степенным дедом.

Как и полагается деду, он уже не вспоминал с прежней резкостью молодые годы, довольствуясь общением с Жениным портретом. Только иногда, как вот сейчас по дороге с работы, мимолетность выхватывала из прошлого ослепительный, живой и горячий клочок, и тогда он задыхался от короткой боли, охватывавшей грудь. Вот она в сквере над речкой с разлетевшимися волосами, раскрасневшаяся, радостная бежит навстречу своим пятилетним дочерям. Присела, обняла, подхватила обеих... Схлынула мимолетность. Лишь полыхают, как тогда, в предвечерье осенним золотом клены и липы среди исчерна-зеленых елей. А вот и электричка выползает из зеленого бора. Сейчас он их увидит, настоящих, живых и родных...

Он так любил оживление и бедлам в своей одинокой квартире, когда съезжались обе молодые семьи. Сестры, скучающие друг по дружке в разлуке, такие разные зятья и такие похожие внуки... Но в воскресенье вечером они уезжали. Он провожал их до электрички и возвращался в притихшую, грустно онемевшую квартиру и рассказывал Женечке о посещении, потому что она, без его глаз, со своего акварельного портрета из 63-го года их таких родных не видела. А он, за суетой и многолюдством, не мог подойти к портрету и рассказать ей о них. О, если бы кто-нибудь из них, увидел и услышал эти беседы, точно бы решили, что "дед-того..."

Вскоре после публикации в журнале стихов и прозы Евгении Снежиной "Москва – моя Галактика, Мой Млечный путь – Арбат", получил Величко письмо из Таганрога. С разрешения Юлии Николаевны Головиной мы приводим его здесь без купюр.

"Саня, здравствуй! Три года назад, когда все наши собирались на 25-летие выпу с ка, я так ждала твоего приезда. Увы! Я давно хочу тебе написать, да не решаюсь.

Видишь ли, тридцать лет тому назад судьба вверича в мои руки одного изобрет а теля, как оказалось, очень значительного. Я его упустила. За ошибки приходится пл а тить – уже пятнадцать лет я заведую БРИЗом своего НИИ и вынуждена им еть дело с десятками мелких изобретателей. Что поделаешь, надо же зарабатывать на хлеб. Но я давно уже слежу, благо служба у меня эту задачу облегчает, за всеми публикациями А .Н. Величко. Публикации бывают редко, и всегда они для меня праздник. Не веришь? Все могу перечислить. Сначала были секретные сборники вашего Семинара и отчеты Синявинского НИИ на букву "Д". Потом появился автореферат диссертации. Я запрос и ла саму диссертацию и у з нала из выходных данных об авторе, что кандидатская диссертация принесла тебе докторскую степень. Как же я ликовала в тот день, как тобой го р дилась! Чуть ли не готова была прохожим рассказывать о твоем успехе. И вот публик а ций уж очень долго нет, и я в тревоге. Как там у вас? Брейкивен по-прежнему не дается в руки?

Не удивляйся, пожену иста, и не злись, Санька! Я действительно о тебе все знаю и не боюсь тебе в этом признаться. Давным-давно я сделалась по отношению к тебе "тайной полицией", и мое сердце завело на тебя досье. Это не так уж и сложно – мир наш тесен. Скажем, ты женился, и в том же году наша однокурсница Галка Светлова – помнишь? – побывала в Синявине в командировке, и уж, конечно, не преминула мне ра с сказать о Жене Снежиной. Вы ведь тогда Галку у себя в крошечной длинной комнате ч а ем угощали.

А вот теперь я прочла стихи и прозу Снежиной, и неожиданно твоя Женя мне все про меня объяснит. Все, что творилось со мною в первые годы моего замужества, во вс я ком случае. Говорят, твой характер – твоя судьба. У меня, оказывается, сильно зато р моженная, способность к идеализации. Потому и не смогла я а тебя влюбиться в ту памятную осень, хотя порой очень хотела именно этого. Помнишь, весь город был устлан золотой листвой? Как у Снежиной – "Золотая метель листопада, в синеве журавлей к о сяки... " Не потому, что я была слишком уж бесчувственная. Просто "критик", во мне живущий, оказался сильнее меня, и не позволил мне идеализировать Саньку Величко, в м е ня влюбленного. Вообще мой "критик" ничего и не под каким видом на позволял мне иде а лизировать. Меня бесили твои бесцельные, как мне казалось, занятия астрофизикой. Помнишь, как я негод о вала, зачем тебе это? Конечно, ты тогда еще и думать не думал, что будешь творить на земле "звездную материю". Но согласись, не будь у тебя этого "вздорного"увлечения, и о с тального ничего бы не было. Без знания неидеальной плазмы ты бы не вышел на уип-эффект. Разве не так?

Боюсь, ты мне просто не поверишь, скажешь: "Вкручивает старуха лампочки!" Но ты и тогда, на последнем нашем курсе, значил для меня много больше, чем мог дог а даться. Понимаешь, когда умерла бабушка, и я вернулась в осиротевшую квартиру к н е счастному деду, все меня ранило, все причиняло боль. Но ты примчался и так смешно, по-книжному, в любви призначся ночью у моря. Мне было хорошо с тобою всю осень. Ты м е ня от боли сп а сал. Помнишь, был однажды арабский фильм, и после него я наревелась? Потому что почу в ствовала подобие. Еще летом Евгений Сергеевич или Женя, как его стала я звать сразу, не скрывал своего отношения ко мне, даже при моем отце. И голова у меня шла кругом в его присутствии. Не потому, что я влюбилась – мой критик прямо-таки орал мне в уши о пя т надцатилетней разнице в возрасте и о его недавнем разводе. Просто, мне, дуре, льстило, что такой мужчина, решительный честный, и немало в жизни успевший, видит во мне женщину. В Ростове он сделал мне предложение. Я мо л чала об ответных чувствах, как и с тобой, и темно в глазах становилось., что я тебя потеряю. Три дня он меня в театры, концерты и в рестораны водил, растормошить п ы тался. Приезжаю, ан нет уже дедушки. Это было как наказание за жуткий грех. За к а кой же? За то, что двоих сразу пыталась любить и ни одного из них не любила? И снова Саня Величко меня от боли спасал!

Нет, надо быть до конца честной и сознаться: я отдавала себе полнейший отчет, будто бы я взвешиваю вас двоих – обеспеченная жизнь лежала на чаше весов противоп о ложной твоей.

Не знаю, нужно ли тебе рассказывать, как мне жилось в замужестве. Была не была, не каждый день я тебе письма пишу! Так вот. Иногда супруги говорят друг о друге иронически "моя половина". Нет тут ни иронии, ни шуток. Хорошо, если каждый – "п о ловина ", а вместе они -"целое ". А вот когда один из супругов – "целое ", беда начинается. Была у нас с Е.С. именно такая дробь, звучащая немножко по-армянски – "один целый и одна вторая". Я и была эта самая "вторая". Мой критик мне еще в первые месяцы пок а зал, что у мужа есть "одна первая". Она звалась Программа! Программа завода. Пр о грамма квартала – менялась только ее туалеты. И никто меня уже от боли не лечил. ЕС. подарил мне безумно дорогие серьги к бабушкиному кулону, а я ловила себя на том, что хочу, чтобы некто вихрастый и сероглазый делал мне "японскую прическу" с че р тежными инструментами. Мы въезжали в четырехкомнатную квартиру с заказной м е белью, а я навзрыд ревела, прощаясь трельяж и ком и голландкой. Сына поста под сердцем и тайком мечтала, что будет он похож: на т е бя.