В соседней комнате послышались шум и гоготанье. Я вздрогнул. Актиний поморщился.
— Чует добычу, мерзавец… Кого-то привели.
Открылась дверь, и в кабинет втолкнули испуганного человека.
— Актиний! — радостно воскликнул Саэций. — Смотри, кого поймали. Помнишь, год назад сбежал поэт Элгар. Вот он.
Актиний недовольно махнул рукой. Саэций исчез.
— Ну что, попался, дурак? — хмуро спросил Актиний. — А я-то дал тебе возможность бежать… Но второй раз отпустить не могу. Не в моих правилах. Да и сам попаду на подозрение. Тогда нам обоим несдобровать. Загремим в пыточное кресло Хабора.
Подвижное лицо поэта жалко дернулось.
— Что, боишься Хабора? Не отдам тебя этому прохвосту. Да и мелковат ты для него. Пойдешь в подземелье на строительство энергокомплекса. К своим собратьям — поэтам, историкам, композиторам и прочим художникам… В тот раз хорошие стихи были у тебя. А сейчас с чем поймали?
Элгар робко протянул пластиковый свиток. Актиний развернул его и, подняв палец, со вкусом прочитал два стихотворения.
— Ну как? — подмигнув, обратился он ко мне.
— По-моему, неплохо, — с готовностью ответил я. — Даже метафорично. Для суховатого и бедного языка этой эпохи…
— Этой эпохи, — задумчиво повторил Актиний. — Ты все еще допускаешь, что попал сюда из прошлых времен? А впрочем, чем черт не шутит… Да и лицо у тебя чуть с грустинкой, этакое вдохновенное лицо первобытного композитора. А может, ты действительно, как доложили мне, сочиняешь стихи или музыку? — с притворным ужасом спросил он.
— Я не поэт и не композитор, — успокоил я Актиния, начиная смутно догадываться о назначении Института общественного здоровья. Видимо, художественно одаренные люди считаются здесь опасными для общества…
Как бы в подтверждение моих догадок Актиний сказал:
— А стихи у него в самом деле хорошие. Такие встречаются все реже. Но этим они и вредны для Электронной Гармонии. О чем в них говорится? О любви? Представляешь? Об индивидуальной любви с душевной близостью. Это в наше-то время всеобщего секса! Девственно чистого первозданного секса, очищенного от мусора психологических переживаний, этих ненужных обломков прошлого. Но стихи еще опаснее тем, что воспевают любовь среди исчезнувших цветущих лугов и тенистых дубрав. А это уж прямой вызов. Это противоречит тому, чему учит нас Генератор Вечных Изречений и Конструктор Гармонии.
Актиний кивнул на висевший позади него портрет. На нем был изображен человек, памятник которому я уже видел. Под портретом искрился афоризм: «Болезней тысячи, а здоровье одно».
— А чему нас учит Генератор? Он учит, что наша эпоха — эпоха прогресса и эволюции технологической, которая должна вытеснить эволюцию биологическую. — Актиний говорил с напыщенной назидательностью, но мне отчетливо слышалась в его голосе издевка над всеми этими, видимо, крепко опостылевшими ему высокопарными словесами. — Только те, — взглянув на меня, он ткнул пальцем в потолок, — только пришельцы живут в дружбе с устаревшей и враждебной биосферой, развивают искусство. Да, когда знакомишься с идеями, которые генерирует наш великий Генератор, чувствуешь, что имеешь дело не с текущим человеческим умом, а с умом вековечным и абсолютным.
Элгар, раскрыв рот, с изумлением слушал. Чувствуя, что переборщил, Актиний хмуро взглянул на поэта и сказал:
— Надеюсь, будешь молчать. Все равно никто тебе не поверит.
Затем нажал кнопку на столе. На вызов явились Саэций и второй охранник.
— Отправьте этого болвана в подземелье. Он не способен к интеллектуальному труду. Пусть займется физическим.
Когда дверь закрылась, Актиний ободряюще улыбнулся мне.
— Ну как твои душевные бури и нравственные катаклизмы? Улеглись?
— Я не совсем разбираюсь…
— Вижу это, странный пришелец, — добродушно сказал Актиний и сунул мне мою карточку. — Возьми. Будешь работать у меня — разберешься. Но вот как объяснить остальным, кто ты? И почему карточка очутилась у тебя? М-да-а, это будет нелегко. Задача…
Актиний долго морщил лоб и вдруг вскочил с просиявшим лицом.
— Есть! Осенило! Ты же провокатор!
— Провокатор?!
На мое изумленное восклицание Актиний не обратил ни малейшего внимания. Он бегал по кабинету, потирал руки и хохотал, довольный своей выдумкой.
— Да! Да! — весело вскричал он. — Я раскусил тебя. Ты гнусный провокатор!
Актиний сел за стол и, разом став серьезным, нажал кнопку.
— Позови всех сюда, — сказал он вошедшему Саэцию.
Собралось человек двадцать. К моему неудовольствию, рядом стоявшее кресло заскрипело под тяжестью грузного тела. Хабор!
— Небольшое совещание, — объявил Актиний и эффектным жестом представил меня присутствующим. — Это Гриони. Наш сотрудник — хранитель. Вы его еще не знаете. Саэций и Миор схватили его как человека с опасным для Гармонии первобытным складом мышления — так называемым художественным мышлением. Схватили! Одно это говорит о том, что Гриони — работник отличный, незаменимый. Просто находка для нас. Вы поняли?
В ответ — молчание. Саэций пожал плечами, а Хабор хмыкнул и удивленно взглянул на меня.
— Значит, не поняли. Посмотрите на него еще раз. — Снова жест в мою сторону. — Как будто ничего особенного. Но присмотритесь внимательней, и вы обнаружите, вернее, просто почувствуете нечто необычное, нечто от забытых первобытных времен, когда люди, не зная красоты и величия техносферы, валялись на травке где-нибудь под деревом. Да к такому человеку сразу потянутся, как железные опилки к магниту, люди с атавистическим мышлением — художники. И вот Гриони, вылавливая таких людей на транспортных эстакадах, в увеселительных заведениях, будет с ними сначала приветлив, а потом…
— Провокатор! — воскликнул Хабор и загоготал. Потом уставился на меня, раздвинув в ухмылке рыхлые губы. Можно было подумать, что Хабор улыбается приветливо, если бы не его глаза — холодные, прицеливающиеся, никогда не смеющиеся глаза.
— Наконец-то поняли. А теперь идите и впредь не задерживайте его. Не мешайте работать.
Когда все вышли, Актиний подошел ко мне.
— Ну что ты морщишься? Не нравится работа провокатора? Да ничего делать и не надо. Первобытных осталось совсем мало. Хорошо, если за год к тебе прилипнет с десяток. Можешь их отпускать, хотя это не в моих правилах. Их надо вылавливать.
— А зачем? Зачем вылавливать?
— Мне кажется, ты начинаешь понимать сам. Художники представляют опасность для незыблемых устоев Гармонии.
— Почему именно художники?
— Ну вообще все гуманитарии с творческим духом. Они сами и их творения — почва, на которой произрастает всяческое инакомыслие: тяга к прошлому и стремление сохранить индивидуальность… А есть еще молчуны…
— Молчуны? — удивился я.
— Так их называют. Недавно состоялось два шествия молчунов в разных концах города. Целые толпы шли мимо статуи Генератора и — страшно подумать! — молчали.
— Ну и что?
— Как что? Это же бунт! Находиться рядом со статуей и молчать, не восклицать: «Ха-хай!» — это все равно что кричать: «Долой Генератора!»
Актиний не стал больше ничего рассказывать о загадочных молчунах, сославшись на то, что они «проходили не по его ведомству». Однако я уже понимал: молчуны куда опасней для Гармонии, чем гуманитарии. Значит, где-то там, в глубине, зреет недовольство…
— Да, кстати, где ты живешь? — прервал Актиний мои размышления.
Я рассказал, как одну ночь провел в подземных коридорах, а вторую — под звездами на погасшей дуге.
Актиний рассмеялся.
— Ну и занятный тип. Откуда только… Ладно, ладно, — махнул он рукой. — Главное — ты факт, реальный и симпатичный факт. Странный новичок в нашем мире. Держись за меня, иначе пропадешь! Сейчас устрою тебя в хорошем доме…