В нынешнее время — в 2010-е годы — российская пресса немало ностальгирует по советскому прошлому. Но если его возвращать, то в страну надо обязательно вернуть еще и зловещий культ секретности, а в каждую редакцию — цензора. Расскажу типичную историю из повседневной жизни «Известий» прошлых лет и вместе с тем уникальную, потому что длилась она целых два года. Началась при главном редакторе Алексееве, продолжилась при Толкунове, завершилась с участием Лаптева.
Здесь надо вспомнить, что еще в середине XIX века ученик 7-го класса 1-й Киевской гимназии Я. Демченко, впоследствии известный инженер, в своем сочинении «О климате России» впервые предложил повернуть воды Оби и Иртыша в район Аральского моря. С тех пор научному и проектному развитию этой идеи было посвящено множество книг и статей. Но после того как в 1976 году руководство СССР приняло решение о переброске на юг части стока рек Сибири и европейского Севера, на публикации по этой теме был наложен строжайший запрет.
Допускалась лишь формулировка из партийных решений: «предусмотрено перераспределение водных ресурсов». Но каких ресурсов, откуда, куда, когда, цена, риски для природы и людей? Однажды летом 1982 года мне подумалось: а почему бы не попытаться подготовить и опубликовать материал с ответом на эти и другие вопросы?
Одновременно с текущей работой я стал искать встреч с компетентными людьми в мире науки и гидростроительства. Немало времени провел в московском институте «Гидропроект» и его ленинградском филиале. Так я узнал, что начертанное партией уже реализуется. Вскоре была готова моя большая статья о поистине грандиозном размахе проектно-изыскательских работ с участием ста шестидесяти институтов, десятков министерств, девяти союзных республик. Намечалось, что уже к 1990 году вода из бассейна Северной Двины хлынет по Волге, Дону и новым каналам в Краснодарский край, Калмыкию, на Северный Кавказ. Канал длиной в 2550 километров, шириной 170–200, глубиной 15 метров должен был соединить Обь с Амударьей.
Разумеется, материал был написан таким образом, что в нем не звучала критика этого проекта, иначе он не мог появиться в газете. Избрав сухой, совершенно нейтральный, чисто информационный стиль, я исходил из главного для себя: надо сделать все возможное, чтобы пробить брешь секретности, сообщить о начале гигантских работ, а какая будет реакция на эту сенсацию — это уже другая, не моя проблема. Показываю статью человеку, от которого прежде всего зависит ее судьба. Это представитель Главлита в «Известиях», проще — цензор, он сидит в маленькой комнатке рядом со службой выпуска газеты. До подписания номера он обязан прочитать на каждой из полос все до последней буковки и не пропустить ничего из того, что запрещено.
Сегодня мало кто знает, как работал механизм засекречивания. Все грешат на КГБ. Да, опьяненные бдительностью чекисты следили за соблюдением гостайн, но их перечень составляли не они — правительство. На основе предложений министерств и ведомств, а те в свою очередь — на основе пожеланий предприятий, организаций, учреждений. Неумеренное употребление грифа «секретно» превратило его из средства безопасности в орудие бесконтрольного дозирования всех информационных потоков, повсеместного сокрытия правды, искажения реалий, насаждения массового страха. Фактически не было дня, чтобы цензор не позвонил в один или несколько отделов редакции, требуя визу на стоящую в номере публикацию. Получать же ее — значило просить милости у высоких чиновников, реакция которых зачастую исходила не из государственных, а из сугубо ведомственных интересов, личных амбиций. Отказы в визах погубили великое множество смелых, честных, умных материалов журналистов, не говоря уж об ударах по их нервам, здоровью, творческому самочувствию и самолюбию.
Прочитав статью, дежурный цензор (между прочим, добрый малый, вместе играли в футбол) сказал: «Нужна виза Министерства водного хозяйства СССР».
Но в министерстве статью смотреть не стали, пока не даст согласие сельхозотдел ЦК КПСС. Благодаря весу «Известий» мне удалось наладить контакт с работниками этого отдела. Они потом не однажды меня принимали, поили чаем с традиционными в их стенах бубликами, рассказывали о продвижении проекта. Просили внести поправки, иногда существенные. Каждый раз я приносил новый вариант текста, который по мнению партийцев-аграриев становился все лучше и лучше. Но все разговоры заканчивались неизменным: пока публиковать не время.