Сережка на это сказал, что рассуждать легко, но взрослым трудно понять друг друга, они ведь разные люди. И как быть, если двое живут несколько лет в кабине звездолета? Разойтись в разные стороны они не могут. Что им делать? Надевать скафандры и выходить в открытый космос, чтобы отдыхать друг от друга? Вскоре у них поневоле возникнет привычка ругаться. Без ссор ведь тоже не обойдешься.
Тут я сказал, что без ссор обойтись можно; в результате мы едва не поссорились. А Витя Куницын обиделся за своих родителей и сказал, что это только мы с Сережкой можем разойтись по домам. Родители — мои, например, или Сережкины — этого лишены. Дом у них один, и он еще меньше звездолета.
Сережка возразил: у его родителей есть работа, и каждый из них может отдыхать от другого на работе. Все-таки это лучше, чем в открытом космосе.
Словом, Сережка с Витей Куницыным тоже чуть не поссорились, но потом Сережка сказал, что непедагогично ругаться при детях. Он имел в виду Витиного внука Колю. Но Коля обиделся и попросил Сережку не задаваться: они с Сережкой родились в одном году и в одном месяце, и Коля даже на три дня раньше. А если уж Сережке необходимо неравенство, пусть обращается с Витей не как с ровесником, а как с пожилым человеком, потому что Витя-то точно родился на семьдесят лет раньше.
Витя Куницын сказал, что возраст ничего не значит. Например, его брат Саша всегда мирит родителей, дает ценные советы и наставляет их на путь истинный. Советы эти ценные в том смысле, что тетя Оля и дядя Володя эти советы ценят и всегда к ним прислушиваются. Тут мы все сразу помирились и начали мечтать, что как было бы здорово, если бы и мы учили своих родителей уму-разуму. Мы долго мечтали и решили, что несправедливо, когда происходит наоборот, и что дедушка Саша счастливый человек, раз теория относительности и парадокс близнецов позволяют ему давать ценные советы своим родителям.
Потом мы все искупались, потому что солнце поднялось высоко и стало жарко, а потом грелись на берегу с мокрыми волосами, а Сережка увидел бабочку и начал ее ловить, но только вспугнул. После бабочки он вспомнил про свой водяной змей и сказал, что неплохо бы половить рыбки и что он даже помнит, где потерял змей, но что ему лень за ним идти. Тогда я вызвался добровольцем; я больше люблю лес, чем воду. Я оставил их втроем и пошел искать. Ничего я не нашел, но хорошо погулял, а когда вернулся, на берегу сидел один Сережка с таким видом, будто опять загорелся новой идеей.
Он сказал, что думал о генетике и о взаимопонимании. Он придумал, что дедушка Саша похож на родителей не только внешне, но и внутренне. Тем не менее найти у них понимание ему непросто. Ведь если он сильно похож на тетю Олю, то это еще не значит, что ей легко его понять. Ведь он так же сильно похож и на дядю Володю. Поэтому тете Оле понять дедушку Сашу не легче, чем дядю Володю. И дяде Володе по этой причине тоже очень трудно понять дедушку Сашу; вообще разным людям понять друг друга бывает сложно. И никакие родители своих детей полностью не понимают, потому что даже друг друга понимают с трудом. А если ты не понимаешь человека, то как же можно учить его уму-разуму и наставлять на путь истинный?
Другое дело дети, сказал Сережка. Вот дети понимают своих родителей по-настоящему. Если Сережка похож на свою маму, то это не только внешнее сходство. Он похож на нее внутренне: все, что есть в ней, есть и в нем, он все это унаследовал. И еще в Сережке есть все, что есть в Сережкином папе; все отцовские качества присутствуют и в Сережке. Сережка унаследовал все качества своих родителей и поэтому прекрасно понимает обоих.
И опять вспомнил про дедушку Сашу. Сережка сказал, что тот учит тетю Олю и дядю Володю уму-разуму не просто потому, что он старше. Если бы только это, то у него ничего не получилось бы. Но он их сын, он унаследовал все их качества и прекрасно понимает обоих. Поэтому он столь успешно и наставляет их на путь истинный. В принципе все мы должны делать то же самое со своими родителями. Ведь, кроме нас, никто их, бедных, до конца не понимает.
Я с Сережкой согласился, но он увлекся и произнес большой монолог. И решили мы учить наших родителей уму-разуму.
Потом пошел дождь, который вчера предсказал Витя Куницын, и мы побежали домой. Дома я рассказал все папе и маме, и они внимательно меня выслушали. А когда я заявил, что теперь моя очередь наставлять их на путь истинный, мама ушла в другую комнату и долго там что-то делала: то ли плакала, то ли смеялась. А папа подумал-подумал и сказал, что мысль вроде бы свежая и достаточно безумная, только я еще должен поднабраться жизненного опыта. А пока у меня опыта нет, сказал папа, он эту мысль куда-нибудь вставит с моего разрешения.
Жалко ведь, когда такая хорошая идея пропадает напрасно.
ЧЕЛОВЕК С ПУСТОЙ КОБУРОЙ
Мы познакомились в порту. Внизу, за стеклянной стеной, делившей мир надвое, расстилались поля космодрома. Рейс задерживался, взять детектив я забыл и скучал в одиночестве. Публика подобралась обычная — человек двадцать туристов, их сопровождающий и толпа командированных вроде меня. Поговорить не с кем, послушать некого. И вдруг в зале появился совсем другой человек.
Таких видно издалека. Разумеется, опытным глазом. Он был разведчик дальнего космоса или кто-нибудь в этом роде.
С его пояса свисала огромная желтая кобура. При ходьбе он слегка прихрамывал на левую ногу. На лице, покрытом неровным космическим загаром, красовался большой белый шрам в виде ущербной луны. Словом, это был старый космический волк при всех регалиях. Из такого человека, как я неоднократно убеждался, можно выудить самую невероятную историю.
Он взял в автомате кофе и сел за мой столик. Рыба, если можно так выразиться, шла на крючок сама. Я мысленно поплевал на воображаемого червяка и тут же забросил удочку:
— Откуда у вас такой замечательный шрам?
— Хоккей, — объяснил он. По его галактическому загару стекали узкие струйки пота. — В юности я увлекался хоккеем.
— Стояли в воротах?
— Сидел на трибуне. — Он тронул белый шрам пальцем. — Ничто его не берет. Хоть гримом замазывай. Сорок дней загорал на море — все без толку.
Я терпеливо ждал, как и подобает настоящему рыболову.
— На море мне не понравилось, — сообщил он. — Камни острые, скользкие. Вчера полез купаться, упал, ушиб ногу.
Он осторожно пощупал левое колено.
— До сих пор больно. И жара там, на море, почти как здесь.
Он расстегнул свою огромную кобуру. Порывшись в ней, извлек мятый платок и вытер лицо.
Многие на моем месте решили бы, что рыбалка пропала и что пора в некотором смысле сматывать удочки. Но я не из тех, кто так легко отступает.
— Вы разведчик дальнего космоса? — спросил я.
— Да. Пилот десантного зонда.
— Но где же тогда ваш пистолет?
— Излучатель? — Его взгляд скользнул к желтому футляру. — Собственно, в первую очередь это инструмент. Если нужно что-то прожечь, пробить отверстие, вырыть колодец. Еще это сигнализатор и реактивный двигатель.
Он замолчал.
— Но и оружие, — сказал я. — Все равно: где он?
— Ну, это долгая история. — Он наконец клюнул. — Если хотите…
— Конечно, — сказал я. — Ничего, если я возьму еще кофе?
Он кивнул. Когда я вернулся от автомата, он вполне созрел. Я не успел сесть, а он начал рассказ.
— Это случилось после встречи с кораблем Пятой культуры. В том сезоне мы работали в одном шаровом скоплении. Скучное место. Звезды похожи, да и планеты. Жизнь не встречалась нигде.
— Почему?
Он усмехнулся.
— Спросите биологов. В скоплениях слишком светлые ночи, суточные ритмы ослаблены. А жизнь основана на контрастах. Так говорят. Да. Ну а потом мы наткнулись на звездолет Пятой культуры.
— Сразу Пятой? — спросил я. Он кивнул.
— Сначала мы решили, что это астероид. Больно уж он был велик — шар диаметром километров десять. Но именно шар. Это был корабль одной из исчезнувших цивилизаций — Пятой галактической культуры, брошенный экипажем миллионы лет назад. Этакая космическая «Мария Целеста».