Он обошел автомобиль, открыл дверцу, сел. Машина тронулась. Дорога бесшумно летела под колеса. И назад убегали кусты.
— Извините меня, — сказала она. Он повернул голову. Белокурые локоны, синие глаза, глубокий вырез коричневой блузки, стройные ноги… Кукла. Обыкновенная пластмассовая кукла. Дерни за веревочку, и она заплачет. Дерни за другую, закричит. За третью — улыбнется.
— Извините, — повторила она. — Но это было так страшно. Я не сообразила сразу, что вам-то хуже.
Она старательно улыбалась синими заплаканными глазами. Они отражали свет. Он заставил себя усмехнуться.
— Со мной все нормально.
— Он лжет, — сказал мужской голос. — Он сам хотел этого. И знал, чем это кон…
— Почему вы выключили? — спросила она.
— Не люблю трепаться с машинами. Я их терпеть не могу.
Дорога петляла над пропастью. В салоне было прохладно.
Одним роботом меньше. Но скольких еще надо сбросить в пропасть, прежде чем мир изменится, станет чем-то другим. Если уж часами, то пусть хотя бы песочными…
— Мне жалко тот грузовик, — сказала она. — Почему вы так поступили?
— Я воюю с роботами. На мой взгляд, их развелось слишком много. — Он протянул руку к тумблеру. — Как тебя звать, приятель?
Динамик безмолвствовал.
— Пьеро, почему ты не отвечаешь?
— Я не хочу разговаривать с ним. На дорогах ежегодно гибнет два миллиона машин. Люди, как правило, выживают.
Горы кончились, машина неслась по краю долины над вздувшейся мутной рекой. Иногда навстречу пролетали бесшумные призраки грузовиков-автоматов. Впереди появились первые дома, погруженные в зелень.
— Пожалуйста, высадите на перекрестке.
— Но, — ее синие глаза были беззащитными, как у куклы, — может, выпьем где-нибудь кофе?
Он промолчал. Инерция. Вот что заставляет нас действовать. Все мы наполовину машины. Дорожное происшествие, встреча с романтическим — неделю не брился — незнакомцем, завтрак на веранде кафе…
Машина затормозила, дверь распахнулась.
— Приехали, — сказал голос компьютера. — Как просили. Счастливых развлечений.
— Пьеро! Как ты можешь?!
— Все правильно. — Он спустил ноги наружу. — Привет.
— Если вы захотите меня найти…
— Зачем? — сказал он, вылезая на тротуар. Дверца захлопнулась. Автомобиль тронулся, отъехал на двадцать метров, развернулся и понесся обратно, в горы. Прощальный взгляд синих глаз, взмах руки… И вот уже образ белокурых локонов, коричневой блузки и стройных ног переселился туда, где ему положено быть — в память.
Ибо лишь память отличает нас от всего неразумного. Обломки горных пород, переплавляясь в горниле вулкана, становятся новыми минералами; испарения океана, обрушившись где-то дождем, образуют новые водоемы; листья деревьев, погружаясь в почву, овеществляются затем в новых живых созданиях; точно так слова и поступки людей, откладываясь в нашей памяти, сливаются в то, что принято называть душой, и вызывают к жизни новые слова и поступки. Фразы, жесты, взгляды. Книги, картины, мелодии. Все, что создано внутренним миром других, становится нашим внутренним миром. Ни одна улыбка не умирает. Души обогащают души, и потому человечья душа бессмертна…
Так должно быть. Но когда человек окружен автоматами; когда он почти ни с кем не общается; когда писатели и художники в своих творениях не осмысливают то, с чем встретились в жизни, а лишь без конца переписывают других; когда общение идет по одним и тем же рецептам (дорожное происшествие, незнакомец, обед где-нибудь на обочине), человеческая душа умирает. Она умирает от голода и, умирая, не служит кому-либо пищей. И люди становятся роботами, подобными тем автоматам, которые так облегчают их быт. Заботливым, услужливым, действующим лишь по инерции.
А инерция — это самое нечеловеческое свойство материи. Есть живая вода, и есть мертвая. Мертвая инертна, а живой остается все меньше. Она иногда умирает; мертвой это никак не грозит.
Он медленно шагал по пустому тротуару. Никого. Зачем ходить, когда есть автомобиль? Зачем ходить в магазин, когда робот принесет все необходимое? Зачем ходить на работу, когда можно работать дома, наедине со столом и дисплеем? Зачем общаться с людьми, которые могут обидеть или обидеться, тогда как автоматы не умеют ни того, ни другого?..
Раньше машина была лишь коробкой, стенки и скорость которой отделяли человека от других; сегодня она ограждает его и ласковым голосом, создающим иллюзию общения. Сегодня это машина в машине, машина в квадрате; если ты сел в нее, ты конченый человек.
Он медленно шагал по пустынному тротуару. Мимо неслась река металла и пластика, бесконечная стая, поток, разбитый на клеточки, в центре каждой из которых сидит человек — одна грудная клетка и много нервных, — не сознающий, что сидит в одиночке…
Повернувшись лицом к потоку, он остановился у края мостовой. У тротуара тут же затормозила машина. Кофейного цвета, обтекаемая, похожая на каплю. Дверца услужливо распахнулась.
Он опустился в кресло.
— Центр.
Машина резво вышла на скорость и стала частью потока. Капли неразличимы. Когда ты ее покидаешь, она исчезает; но стоит тебе встать на краю мостовой, вновь она тут как тут…
Общественные машины большей частью молчат; но голос есть и у них. Иногда нужно спросить, какой маршрут предпочтительнее.
— Как тебя звать, приятель? Или у тебя номер?
— Номер у меня, естественно, есть, — прозвучал в ответ нежный девичий (где они такие берут?) голосок, — но лучше Эми.
— А я Виктор, — он усмехнулся от неожиданности. — Ты часто разговариваешь с клиентами, Эми?
— Зависит не от меня. Разные попадаются люди.
— И о чем ты говоришь с ними? О дороге, о происшествиях?
— Иногда и об этом. Я ведь машина, Виктор, не человек. Я только поддерживаю разговор. Тему выбираю не я.
— И потом… — Он не поверил. — Разговор о политике, о философии, об искусстве?
— О чем угодно.
Они неслись в плотной, монолитной стае других.
— Но что ты знаешь о политике или морали?
— Не так мало.
— О любви…
— Почему бы и нет, Виктор?
— Но ты машина! — крикнул он. — Ты запрограммированный автомат! Твое дело — следить за дорогой и поворачивать руль! Что ты можешь знать о любви?..
Вместе с плотным потоком металла и пластика они повернули. В глаза брызнуло солнце; ветровое стекло тут же потемнело.
— Ты никогда не читал книг, Виктор? Никогда не советовался с книгой? Чем книга лучше машины? Ты никогда не признавался в любви по телефону? Почему ты забываешь, что телефон тоже машина? Причем машина несовершенная. Телефон лишь повторяет то, что произносит кто-то в тот же момент. Но ты можешь смеяться и плакать у телефона, быть счастливым или несчастным. Я тоже машина, Виктор, причем у меня есть память.
— Но… — возразил он.
— Нет, — возразила она. — Ты ведь не первый, Виктор. Все слова, которые кто-то здесь произнес, остались во мне насовсем. Все улыбки, песни и слезы. Не я говорю с тобой, но люди, что были во мне до тебя. Почему бы им не поговорить о любви?
— Но их нет, — сказал он.
— Тебя тоже скоро не будет. Ты говорил мало, но все сказанное тобою осталось во мне. Твое желание поболтать с автоматом о погоде и о дороге, твой гнев и твоя растерянность. И твое удивление. Моя память — это слепок с человеческих душ, Виктор. Любая душа состоит из чужих мыслей, слов и поступков… Это не умирает, Виктор.
«Все, что создано внутренним миром других, становится нашим внутренним миром. Ни одна улыбка не умирает. Души обогащают души, и потому человечья душа бессмертна…»
— Эхо слов? — сказал он, будто произносил одному ему понятный пароль. — Отзвук смеха? Отражение жестов и образов?..
— Разумеется, Виктор. Как же может быть по-другому?
Он не знал, что сказать. Она произносила вслух его мысли. Но не совсем его, только наполовину…
— И вы… все такие? — спросил он, помолчав.
— Конечно. Мы ведь общаемся с людьми. Наша память избыточна, Виктор. Она слишком обширна для правил уличного движения.