Кони мчались, играя и радуясь. В этой части Варуссы хорошо прижились орловские рысаки, и варучане охотно взялись разводить их. Они полюбили верховую езду, и несколько племен уже спустя десять лет после появления русских не мыслили своей жизни без лошадей.
К несчастью, как говорит Алтынаев, верховая езда развивает в человеке воинственные наклонности; а многие варучане даже и пешие не отличаются мирным нравом.
– Вы узнаете, Ливанов? – закричал прямо у меня в ухе голос Мухина.
Хоть я и привык к его “вездеприсутствию” в моем глайдере, все же я вздрогнул.
– Вы можете не пугать внезапными криками, Мухин? – спросил я резче, чем следовало бы, но Мухин не обратил на мой тон никакого внимания.
– Вы это узнаете? – повторил он.
– Что я должен узнать? – попытался я скрыть раздражение.
Мог бы и не стараться – Мухин явно не замечал моего состояния. Он весь был поглощен своим открытием.
– У него в руке сломанная палка – знак оазиса Наой! – возбужденно объяснил Мухин.
– Как вы могли разглядеть отсюда сломанную палку? – не понял я. – И из чего вы вывели, будто она – знак Наоя?
– Я читал труды профессора Камнепадова, – сообщил Мухин рассеянно; очевидно, его внимание было приковано к юному всаднику.
– Вы? Вы читали Камнепадова?
Я не верил услышанному, хоть и успел уже познакомиться с Мухиным достаточно близко, чтобы знать: подпоручик никогда не лжет и не хвастает, а говорит все как есть.
Профессор Камнепадов был ученый червь и первейший зануда во всей империи; он был один из первых, кто посетил Варуссу. Вернувшись из новой, еще неисследованной колонии к себе в Москву, он засел за необъятный письменный стол, отъел здоровенный кусок московского кренделя и, подкрепив таким образом растраченные силы, в рекордно короткий срок – за два года – разразился двенадцатитомным “Энциклопедическим описанием Варуссы, со ста сорока таблицами, живописующими фауну, флору, быт, нравственные и религиозные типы аборигенов, а также физиогномические типы, включая родовые знаки, татуировки и секретные символы”.
Фамилия “Камнепадов” вызывала у нас комические ассоциации, а книга его представлялась неудобочитаемой и к тому же устаревшей. Считалось, что профессор многое попросту домыслил. К примеру, откуда ему знать “секретные символы” варучан?
Удивительно, что Мухин потрудился изучить это сочинение да еще принял все изложенное там на веру!
Мы скользили над цветущей степью, стараясь постоянно держать перед глазами коней, ведомых всадником – мальчиком едва ли двенадцати лет. Теперь, когда мы приблизились, я тоже видел у него в руке сломанную палку, которой он энергично размахивал.
Скоро мы пролетели над невысоким холмом – и вдруг степь перед нами оборвалась: через все ее необъятное пространство лежала огромная сверкающая на солнце река. Всадник упал щекой на гриву коня и полетел вдоль реки, а остальные кони потянулись за ним. Их задранные хвосты растворялись в нестерпимом блеске, исходящем от воды.
Впереди темной массой роились и клубились люди, на лошадях, на старых глайдерах и пешие.
– Слухи не обманули, – сказал Мухин. – Наой выступил. Они уже переправились через реку и готовы напасть. Вы хорошо видите их, Ливанов? Неплохо было бы выяснить, сколько у них глайдеров и есть ли дальнобойные пушки…
– Они довольно далеко, а подходить ближе, кажется, опасно, – заметил я.
– У меня прибор сорокакратного увеличения, – сообщил Мухин. – Я попробую оценить обстановку прямо отсюда.
– Где вы берете свои приборы? – не выдержал я. – Их ведь по штату не полагается.
– Я на свои деньги из Петербурга выписываю, – вполне серьезно ответствовал Мухин.
Он повел глайдер повыше, развернулся и остановился на самой вершине холма.
– Записывайте, – после паузы зазвучал голос Мухина, – глайдеров не менее двух десятков, лошадей – по первой оценке сотен пять… Огневых установок пока не вижу… Проклятье!
Голос захрипел, визгнул скрежещуще и нестерпимо, а затем оборвался. Я уже привык иметь дело с Мухиным и его постоянно выходящими из строя приборами, поэтому не слишком обеспокоился. Мухинский глайдер закачался над вершиной холма и начал пятиться ко мне кормой. Я подлетел ближе и увидел, что левый двигатель у него дымится.
– Нас замети… – скрежетнул голос у меня в кабине и снова канул.