– Ну так я спрашиваю вас, господин корнет, где сейчас пребывает подпоручик Мухин! Отвечайте! – возгласил Комаров-Лович.
– Мухина подбили, – сказал я. – Я ума не приложу, как сам выбрался, потому что меня… тоже подбили.
Комаров-Лович наклонился надо мной так низко, что его усы щекотнули мне нос.
– Мухин остался у варучан? – переспросил г-н полковник.
Я отчаянно сморщил нос, мучаясь от невозможности почесаться.
– Наой – весь оазис в мятеже, – сказал я и дунул на усы г-н полковника. – Мы видели их. Мухин и я. Они уже перешли реку, – бормотал я. – Пятьсот лошадей, десятка два или три глайдеров. Есть дальнобойное орудие. Больше тысячи человек.
– Весьма полные и точные сведения, – похвалил Комаров-Лович и выпрямился.
– Мухин нарочно завел у себя прибор дальновидения… – добавил я, тщетно глядя вслед его исчезающему лицу. – Мухин остался там. Вы меня поняли, господин полковник? Мне все время кажется, что я не вполне ясно выражаюсь. Что-то у меня сделалось с дикцией. Мухин – он там остался, его подбили, и он остался.
Я попробовал приподняться на локте, чтобы оглядеться по сторонам, но ремень меня не пустил. Мне вдруг показалось, что я слышу голос Мухина, но спустя миг я понял: это был мой собственный голос, очень сиплый, сорванный, как бы искаженный радиопомехами.
– Теперь лежите, голубчик, – сказал Комаров-Лович. – Отдаю вас во власть господина Щеткина. Пусть он над вами поглумится.
Я откинулся на жесткой подушке носилок и закрыл глаза. Меньше всего мне хотелось сейчас видеть Щеткина.
* * *Случившееся с Мухиным я узнал позднее и из разных источников, однако теперь изложу все подряд, беспристрастно и по возможности связно. Времени у меня для этого достаточно: в госпитале на Земле прескучно. Симпатичный говорливый штабс-капитан, сосед мой по палате, чем более поправлялся, тем менее угощал меня историями своей боевой биографии и тем более развлекал беспардонным враньем хорошеньких сестричек милосердия, и в конце концов он выписался. Так что я остался один, и единственным моим ра\
звлечением стало глядеть в окно на девиц – учениц музыкального училища, да марать бумагу разными заметками.
Есть какой-то особенный уют в том тихом звуке, с которым перо царапает бумагу, и мне часто представляется такая фантазия: будто я – опять ребенок и притворяюсь, что сплю, а на самом деле не сплю и одним глазком подглядываю за маменькой. Она любила сидеть в детской под ночником и писать в толстой разлинованной тетради: туда она заносила свои мысли и впечатления за день. Этот журнал она вела для моего отца, который часто находился в разъездах. Возвращаясь, он всегда с благодарностью принимал новый журнал, но я никогда не видел, чтобы отец читал маменькины записи. Наверное, он делал это, находясь с нею в разлуке.
Так вот успокаивая себя собственным бумагомаранием, я и проводил свои дни в госпитале, и история подпоручика Мухина постепенно делалась достоянием любого, кому вздумается потом с нею познакомиться.
* * *Когда левый двигатель взорвался, глайдер упал набок и завертелся на земле. Мухин заглушил и правый двигатель и попробовал выбраться наружу.
Едва он приоткрыл дверцу, как увидел, что вокруг уже столпились варучане. Большинство было конных; иные сидели по двое на одной лошади. Пешие, сильно отстав, бежали в том же направлении.
Мухин полез за лучевым пистолетом, слишком отчетливо сознавая, что предпринимать что-либо для своего спасения уже поздно. Черные пальцы варучан вцепились ему в волосы, в лицо, кто-то тянул его на себя, разрывая ему угол рта, другой рвался сбоку, чтобы ударить ногой. Наконец Мухина выволокли из глайдера и бросили на землю.
Мухин пошевелился, желая хотя бы сесть, но каждое его движение вызывало кругом дружный хохот и целый град пинков. Наконец Мухин сдался и замер, распластавшись на траве. И тотчас же в землю полетели ножи: каждый из варучан старался метнуть свой нож как можно ближе к пленнику. Высшим достижением считалось попасть ему между пальцами руки или пригвоздить одежду, не зацепив кожи.
Не все варучане отличались меткостью: скоро один нож пробил Мухину середину ладони, а другой сильно оцарапал ногу.
Мухин закричал и попробовал было вскочить, но крепкий пинок в голову уложил его на месте. Затем рядом с ним возникло и закачалось лицо кофейного цвета. Светлые глаза не мигая уставились на испачканного, заляпанного кровью Мухина. И так, не отводя взгляда, варучанин схватил нож, торчавший в мухинской ладони, и выдернул его.
Черная молния вошла в тело Мухина, и он погрузился в ее грозовой покой.